Инна Фидянина-Зубкова - Думки девичьи горькия. Стихи о девушках, феях и нимфах

Сахалин пургой обогрел, укрыл.
Пароход за мной не пришёл, не приплыл.

Нет не холодно, нет не голодно,
просто пусто кругом, очень боязно.
Как-то жизнь сиротливо прошла:
Сахалин Господин пел не для меня
свои песни в ночи заунывные.

Я не дочь тебе, картину дивную
напишу пером. А замужество
как пришло, так и ушло. Придал мне мужества
Сахалин смешной в небывалый век.

Я – зима тоска. Ты – мил человек.
Песни горькие мои, ты забудь, прости.
Одевай-ка шубку и иди, иди
по краю русскому, краю снежному.
Сахалин, берега – края безбрежные!

Начинаю жить заново под именем бога:
«Ах ты, царская недотрога,
тебя даже я не трогал,
а жизнь за тебя отдал
сахалинский девятый вал!»

Я устало пожму плечами,
почему-то хочется к маме
и в сырую могилку к отцу:
– Я ведь скоро умру?

«Скоро, дочечка, скоро!» —
успокоит бог, словно
сам собрался на небеса.
Я оделась, гулять пошла.

А на улице кружит вьюга:
«Раздевайся, ложись, подруга,
на мягкий, пушистый снежок!»

– Врёшь, не вышел мой срок! —
снег стряхнула и в дом иду,
дома тепло в пургу.

А кот-баюн обогреет:
«Открывай свою книжку скорее
да листай, читай и пиши!»

– Тихо, киска, я сплю, не дыши,
не урчи с таким грохотом в ухо.
Хорошо. Уютно. Проруха!

Пишут люди, пишут люди
на изнанке букваря:
«Больше в мире зла не будет!» —
закрывать букварь пора
и лететь туда, где небо
разрывает паруса.

На край света, на «Край света»
там ведь не одна звезда,
ни сойдя с своей орбиты,
след оставит. Подметут.

Вот и всё, мы, дворник, квиты,
мусор дети соберут
и расскажут: «Очень сложно
в черновик писать букварь,
никогда не разглядишь ведь —
что кому чего не жаль.»

Так и будет небо с морем
спорить, тайны не храня:
«Что-то будет, что-то будет!» —
будет жизнь без букваря.

Нарисует старый дворник
на стене прошедший год:
«Да уж, было чего вспомнить —
фестиваль «Край света», лёд,
прошлогодние обиды,
кризис, пляски, босота!»

Мы с тобою, дворник, квиты:
обнищал ты, как и я.

Заиндевевшие чёртовы острова.
«Чёртовы острова» —
это игра, игра на выживание.
Выживу, так задание
будет выполнено навеки.

Мёртвые вокруг человеки.
И я среди них ни жива,
ни мертва, ни печальна,
не ломаю руки в отчаянье,
а холодно прорубаю путь:
«Мне б на мёртвых людей не взглянуть!»

Не гляди, не гляди, не надо!
Выживешь, будет награда:
начнут стихи твои литься
и благодарные лица.
Погляди на них, больно не будет.

Нет, конечно душа не забудет
чёрствый остров и мёртвых людей.
Но ты ход свой руби поскорей
и иди иль плыви, неважно!

Да помни, кораблик бумажный
у тебя всегда под рукою,
он мёртвое море накроет.
Ты в нём сиди и пиши
свои стихи, они неплохи.

Сахалин Господин колышется:
«Хорошо ли, тепло тебе дышится?»

Хорошо и тепло, и вольно,
даже в лютый мороз раздольно!
До чего ж я люблю бураны:
заметут и следов не оставят.
Пропаду без следа и сгину,
ищите потом свою Инну.

А Инна уже на небе
разговоры ведёт со светлым
богом Островным очень долго:
«Ну как тебе, доча, Волга,
красивы ли горы Урала?»

Киваю: «Я не встречала
ничего красивей Сахалина.
Можно я снова двину
на свой островок гремучий?»

Хмурит бог свои тучи
«Да нет уж, сиди родная.
Видишь, тело твоё закидало
снежной, белою кучей.
Ты со мной, ты дома. Здесь круче!».

Сахалин Господин не шевелится:
то ли наст тяжёл, толь метелица
слишком сурово кружит.

Лечу в тело. За жизнь борюсь. Ну же!
Из сугроба большого я вылезу,
Сахалин Господин свой вымету
от нечисти всякой стихами!

Подождите меня там папа с мамой.
А я берёзку обниму и рябину,
над могилками поплачу и сдвину
Сахалин с насиженного места:
плыви, как лодка, по ветру!

И бог Островной за тучей
вздохнёт и скажет: «Так лучше.»