Инна Фидянина-Зубкова: Такая обычная фея. Лесные девки и Сахалин-господин. Стихи

Хозяйка Медной горы —
на неё не смотри!
Не смотри на неё никогда,
у неё тяжёл взгляд и глаза.
До хозяйки на Медной горе
не ходи ты даже во сне!

Нет сна у мастера Тараса,
он цветок резцуя красный,
наслушавшись сказок от бабки,
путь кладя в уме стократный,
думу за думкой куёт:
«Её замуж чёрт ли берёт?»

Да не чёрт, а вроде мужик
дров набрал и в гору проник.
Глухо в пещере и тихо:
«Выходи на бой, чёртово лихо!»

Не вышло лихо,
а возникла дева-краса:
ай да коса в волоса,
шиты крестом пояса.
И сама себя предлагает:
– Возьмёшь, Иван, меня замуж?
А не возьмёшь, пойду за Тараса,
я для него прекрасна!

Мужик не чёрт, но дёрнул чёрт,
и Ивашка говорит:
– Ай, пущай сердце болит
у мастера Тараса.
Ты и мне прекрасна!

Повела девица его вглубь пещеры,
засадила за рукоделие:
– Делай (говорит) бел-горюч камень!

Вздохнул и сел за работу Ваня.
А дева обернулась птицей.
Летит, с пути бы ей не сбиться!
Прилетела и села на ставни Тараса,
стала девушкой: «Здравствуй, мастер!»

Тарас свой цветок протянул девице.
Она берёт и огнём палится!
Сгорела хозяйка Медной горы дотла.
Тарас понял одно – случилась беда.

Та гора рассыпалась злая —
доля Ивана плохая.
А бел-горюч камень,
который вырезал Ваня,
лежал, лежал и покатился,
да к Ильмень-реке подкатился,
встал, застыл в её водах навечно.

Ой и плачет с той поры речка,
речка плачет, журчит и бурчит:
«От камушка бок мой болит!»

*
Вот прошло сто лет, сто веков.
Ходил у Ильмень-берегов
богатырь былинный,
взял он камень и сдвинул.
И что же тут началось!
Явилась девица вновь,
хозяйка Медной горы:
– Богатырь, меня в жёны бери!

Говорят, что с той поры
перевелись богатыри.
Одни гусельники остались,
да те нам сто лет не встречались.

«Расскажи, как живётся тебе в лесу?»
– По верёвочной лесенке тихо иду,
но иду я так тихо,
что кружащее лихо
охраняет меня от зла.
Так шла я и шла,
пока не пришла к избушке,
а в избушке сидит старушка
печь поговорками топит
и загадочно смотрит:
«Суждено тебе, дочь, влюбиться
в двух мужчин сразу, и злится
они поначалу будут,
а потом обиды забудут.»

– А дальше что, родная?
«Дальше судьба плохая
у одного из них.
Вот второй то тебе и жених!» —
а сама улыбается,
ей старухе не мается,
ей старухе не горбится.

Я стою, мне коробится:
– Как же так? «Так бывает,
в общем, не полегчает
твоё сердце с первым,
ох, нехороший он!
Зато со вторым всё сложится,
всё сложится, всё получится,
к старости вы подружитесь.»

– А до старости жить я с кем буду?
Махнула старушка рукой: «Забудешь
с кем маялась, о чём печалилась,
всё, всё забудешь, как дряхлой будешь.
А как жених тебя твой обнимет,
так лихо твоё и сгинет!»

*
Я по верёвочной лесенке тихо пошла,
в деревеньку одну забрела.
С лихом я долго дружила,
слова бабушки той забыла,
а как влюбилась в двух разом,
так и вспомнила сразу.

И лет мне было немало,
я была уже мамой,
лучшей кому-то подругой,
печку топила вьюгой
да стихи сочиняла
о том, что старуха злая —
это и есть судьба.
«А замуж?» Нет, не пошла.

Ах, была бы Водолеем!
Ходила б я с ковшичком,
ходила с кувшинчиком,
поливала б водой
весь мир молодой,
весь мир молодой неустоявшийся,
зыбкий мир, не утрясшийся.

После войн земля отдохнувшая
прорастала травой, прикорнувшая,
травой прорастала,
цветами расцветала,
сама себе радовалась.

Поливала б я водой, рыдала:
вы простите меня реки Ямала,
за то что я озорую,
водицу с колодца ворую
и лью на землю. Рисует
картину весёлый художник —
самый промозглый дождик.

На этой картине я
хороша, как сама весна —
красивая, молодая
и очень, очень большая:
большая, как мир, как природа,
как солнечная погода,
как ветер буйный и смелый!