ПЭН-Москва - Свободные чтения. Составитель Лев Оборин

У нее болит голова живот
Но она города переходит вброд
Ей нарком луначарский сказал – вперед!
И она идет
И глядит на нее трудовой народ
Коллективный разинув рот
У нее болит голова живот
У нее лягушонок внутри живет
Регулируется декретом ВЦИК
Лунный цикл
У нее болит голова живот
У нее сейчас каждый день как год
Под тапера скачет восставший флот
И старпома бьет
Ах духи москва краснозвездный шик
Во дворе братва примыкает штык
Каждый план велик каждый осип брик
На худой конец мандельштам

***
Каждый день мы подходим к городу все ближе,
Женщины из окрестных сел приветствуют нас цветами,
Каждую ночь белый огонь на дозорной башне
Виден все ярче.

Он горел там за тысячу лет до того, как
В город вошел последний завоеватель.
Женщины приветствовали его цветами,
Его солдаты относились к ним с исключительным уваженьем,
Их потомки теперь в числе коренных народов.

Он сошел с ума на второй год правленья.
Выколол глаза дорогому другу,
Сыновьям и внукам отрезал яйца,
Каждое утро требовал свежей крови,
Жил долго, умер своей смертью.

Его преемник, человек достойный и кроткий
На второй год вырезал полстолицы.
С тех самых пор им не везло, беднягам. Их перебежчик
Нам сказал, что ворота уже открыты.
Горожанки подмываются и готовы.

Белый огонь на башне, как посмотришь
На него, на душе становится чище.
Когда мы вступим в их город, мы обязательно спросим
Чем они подкармливают свое пламя.

Здесь нет вокзала, сказал старик.
Но я точно помню, что был. Я помню вокзальную площадь… торговок семечками. И яблоками. Яблоки продавали ведрами. Желтые такие яблоки с битыми боками. Я полагаю, это падалица. Их никто не брал, но торговки все равно сидели.
Возможно, сказал старик, вам показалось. Ложная память.
Что – и яблоки?
Яблоки – то, что склонно казаться людям в первую очередь.
Но как-то, возразила она, как-то я же сюда попала.
Есть некоторый шанс, что вы жили здесь всегда, сказал старик.
Все равно должен быть вокзал.
В каждом городе должно быть место, откуда можно уехать. Совсем уехать. Иначе этот город никуда не годится. Здесь нет вокзала. Возможно, когда-то был. Очень давно. Когда-то и аэропорт был. Что – спросила она, – отсюда нельзя уехать? Если хотите, я могу перевезти вас на лодке, – предложил старик. Нет, спасибо, – сказала она, – спасибо большое. Не надо. Тогда отойдите отсюда, – сказал старик, – это место хорошо простреливается.

Ни сика, ни бурá, ни сочинская пуля —
иная, лучшая мне грезилась игра
средь пляжной немочи короткого июля.
Эй, Клязьма, оглянись, поворотись, Пахра!
Исчадье трепетное пекла пубертата
ничком на толпами истоптанной траве
уже навряд ли я, кто здесь лежал когда-то
с либидо и обидой в голове.
Твердил внеклассное, не заданное на дом,
мечтал и поутру, и отходя ко сну
вертеть туда-сюда – то передом, то задом
одну красавицу, красавицу одну.
Вот, думал, вырасту, заделаюсь поэтом —
мерзавцем форменным в цилиндре и плаще,
вздохну о кисло-сладком лете этом,
хлебну того-сего – и вообще.
Потом дрались в кустах, ещё пускали змея,
и реки детские катились на авось.
Но, знать, меж дачных баб, урча, слонялась фея —
ты не поверишь: всё сбылось.

Когда я был молод, заносчив, смешлив,
раз, в забвенье приличий, я не пошёл