Елизавета Иванникова - Складень

Сухой лучиной древесина
Так греет робкую ладонь,
Что кажется неугасимым
Небесный ласковый огонь.

По вере праведной Рахили
Особый свет нисходит к нам:
Почти неслышный плач России
По здесь погибшим сыновьям.

Смиренной старицы моленья
Услышаны…
И каждый год
В день Бородинского сраженья
Пред ней виденье предстаёт.

В сияющих, как снег, одеждах,
Всю павшую в сраженье рать
Рахили старческие вежды
Могли с восторгом созерцать.

Моли в часовенке Рахили,
Душою грешною скорбя,
Здоровье матушке-России
И крепость веры для себя.

Пребудем с верою живучей!
Она прозрачна, как янтарь.
В ней – сердца жертвенная участь
И в ней – Отечества алтарь!

Однажды на кухне пришлось нам втроем
Прощаться с продрогшим насквозь декабрем.
Его перед тем на пустой остановке
Жег смешанный градус мороза и водки.
В осеннем пальтишке, в разношенных чуньках
На рыбьем меху, на березовых бруньках,
Он следом бежал, торопясь, а потом
К стеклу прижимался застуженным лбом.

В оконные трещины дуло при этом –
Внутри отстоялся аквариум света,
Там раму оплел, повторяя изгибы,
Кукан из тропических лампочек-рыбок.
Стряхнув с себя изморозь улиц продутых,
Мы пловом согрелись из морепродуктов,
Прозрачную правду открыли в вине
И в чае горячем на сахарном дне.

Я помню вас, старые календари,
Там вольно гуляют свои декабри,
По рекам и долам,
средь пляжей и гор…
Там есть полуостров по кличке Тибор,
И мыс его влажный неведом матросам,
Он чует Россию обветренным носом,
Как чует простор ее круглые сутки
Любая дворняга в заснеженной будке.

Декабрь уходит в свое новогодье,
Вчера уходил и уходит сегодня,
Приемля болезненный свет белизны,
И тяжесть утраты, и свежесть вины,
Пока ещё вечность в лицо нас не знает,
И только луны хлебный шарик катает,
Пока еще властвуют в славе и силе,
Как Промысел Божий, морозы России.

Читаю, город, книгу Жития…
В ней растворилась молодость моя,
Влюблённый шёпот юности незрелой,
Овражный снег в нетронутости белой
Опасностью заполнил до краёв
Все трещинки невидимой работы,
Разъёмы времени, провалы, повороты,
Разбитые коленки, детский рёв
Среди почти бесстрашного полёта.
В остатке – немощь утренней зевоты,
Её кофейной пенкой не унять,
И леность разобрать стихи и ноты,
Рояль не в силах крышку приподнять,
Чернильница не помнит про чернила,
И перышко стальное позабыло,
Что гербовая есть на нём печать…

Как чья-то душа, перевёрнута лодка,
Холодного берега хмурая бровка,
И красный кирпичный домишко старинный,
С какой-то таинственной памятью длинной.
Плывут чьи-то думы по волнам-занозкам,
Стоит древний клён в порыжелых обносках,
Испуганных мыслей вспорхнувшая стая,
О, ветер!
О, волны!
О, тленность людская!

У снежницы, как будто у проруби,
Только солнце пригрело сильней,
Зимний мрак пережившие голуби
Собрались и купаются в ней.

Хлопотунья, голубка сердечная,
Ну, зачем тебе лужица та?
Твою душу, для мира нездешнюю,
Омывала всегда высота.

Колокольного звона служители,
Никого не минует беда,
Помолитесь в небесной обители
За ушедших от нас навсегда.

Где найду тебя, снежница талая,
Когда встану у Судных ворот?
Крошка та же пред Господом малая,
Что к ногам со стола упадёт…

День рождения мамы и брата
На погосте засыпал февраль.
Обмахну рукавом виновато
Фотографий цветную эмаль.

Пробираясь с дорожки к могиле,
Как найти мне из прошлого след?..
Лишь Господь в своей власти и силе
Нас выводит из мрака на свет.

Из слезы, в небесах сотворенной,
Чему просто названия нет,
Он летит среди ночи бездонной,
Согревающей памяти снег…

У бабы Зины день рожденья,
И в богадельне, в поздний час,
Души незримое движенье
Вдруг привело в палату нас.

Пришли пропеть «Многая лета»,
Пять душ с кроваток узких, в ряд,
С подушек, обнесённых светом,
Глазами дивными глядят.