Елизавета Иванникова - Странница

От жизни своей укорительной
Однажды захочется нам
Вселенской субботой родительской
Войти в переполненный храм.

И там, где, томима признаньем,
Душа разделилась и плоть,
Свечу незажженную – пламенем
С молитвой святой уколоть.

И вот уже плачешь, и каешься,
И шепчешь родных имена,
Лишь здесь до последнего камешка
Разрытая память видна.

Мы встретимся там, где расстанемся,
Слезы не успеешь смигнуть,
Душа – поднебесная странница,
Ей ведом назначенный путь.

В узелках неразвязанной боли
Домотканого неба рядно,
И темно Бородинское поле,
Словно прошлое наше темно.

Гулко славных веков безголосье,
Но бесплотные, как миражи,
Налились звездным светом колосья
Божьей дланью посеянной ржи.

И раскрыты небесные святцы,
И межа через время видна,
И зерном, осыпаясь, струятся
Имена, имена, имена…

Не ищите в народе безволья!
Как ни тяжко ему на земле,
Черный хлеб Бородинского поля
Каждый день у него на столе!

От клена к клену – легкий вздох,
Печальный вздох, не летний,
В саду музейный холодок
И листьев скрип паркетный.

На небе чисто и темно:
Ночь так взялась за дело,
Что даже лунное пятно
В нем вывести сумела.

И если ждешь, кого ты ждешь?
То в печь лети полено,
Там, за стеной повешен дождь
Тяжелым гобеленом,

И сердца выросший птенец
Из клетки рвется с теми,
Кто стаей в дюжину сердец,
Крича, на юг летели.

И чья-то юность у ворот.
И чья-то, к доброй свадьбе,
А чья-то в осени живет,
Как в бунинской усадьбе.

В краю, где ромашковый стелется свет,
К коленям ласкается донник,
Подкрылья блокнота расправит поэт,
Этюдник раскроет художник.

И все? Но того ль призывала земля?
И тех привела ли дорога?
Всё так же на облаке из ковыля
Всеведомость чувствуют Бога?

Когда, защищая окрестную даль,
Господняя сила вливалась
В страду полевую, в певунью-печаль
И в доблесть, что в сердце ковалась.

Деревня, где русская плавилась речь,
О, только не ты виновата,
Что вещее слово не можешь сберечь
От жизни, щербатой от мата!

И вот, заглядевшись в небесную глубь,
Уйду по тропе за калитку,
И с тихим поклоном на плечи и грудь
Плесну виновато молитву.

Друг мой! Ведь на этот ромашковый свет,
На синь беззаветного дива,
Пришел лишь художник, явился поэт,
Последнего – слышишь? – призыва!

Открыть дневник
И строчку записать,
Уткнувшись носом в теплую тетрадь,
И в полудреме, день перебирая,
Как пальчики сынишки моего,
Приблизиться на миг
К воротам рая,
И не понять о жизни ничего.

И надо ли?
Теченье дня тягуче,
Ругать себя, увязнув в пустяках,
Слезами набухающая туча
Уже в моих запуталась стихах.
И дети спят,
И муж храпливо дышит,
И мать моя забыла жизнь во сне,
Осенний дождь,
Шурша по жесткой крыше,
Всем небом отзывается во мне…

Ты мне снишься – явиться не смея,
И с годами тревожит сильней
Вкус почтового горького клея
На копеечной марке моей.

Я все силы потратила, чтобы
Научиться размеренно жить,
И заснеженный ящик почтовый
Невзначай за версту обходить.

Только в нем, под опущенным веком
Голубиная теплится связь
Меж тобою, и мною, и веком,
Что как поезд ушел, не простясь.

К летней роще писать бесполезно –
Я давно догадалась о том,
В синем ящике прячется бездна
С обжигающим звездным нутром.

Как так холодно! Словно в вагоне,
В жестяной окунувшись сквозняк,
Ты несешься от летней погони
В опьяняющей вечности мрак.