Вадим Штейнбрехт - Шестое число. Стихи

Уже скрипит мотив «славянки».
Уже отходят поезда.

Но в грязном тамбуре качнёт.
Уткнешься лбом в своё подобье:
«Создатель, кто тебя сподобил?
Зачем ты создавал меня?!»

Уже надорваны билеты.
Уже отходят поезда.

Вы спите? Я не сплю. Душа томится.
Вы спите? Что вам снится? Почему?
На мёрзлой ветке видится синица.
И запах снега не даёт уснуть.

К окну подходишь —
улица в снегу.
Прозрачные кристаллы света.
Вы спите, спите.
Это всё пройдет.
Часы идут.
Часы проходят мимо.

Я вижу, как в толпе минут
часы идут, как серые вороны
по снегу, освещённому луной.
Среди весёлых и смешных минут
часы идут, идут, идут…

А как хрустит ночами снег!
И мёрзлый воздух льдинками играет.
И на ресницах снег не тает.
Часы идут, идут, идут.
А дым прозрачно в небе тянет шлейф
и тает, тает, тает…

Сосны, молча, спят.
Лишь изредка костяшками стучат,
когда вороны ноги поджимают.
Вы спите, спите.
Около печи
поленья мёрзлые,
и льдинка уползает,
прозрачный свет оставив бересте.

Вы спите.
Там мороз, а вы в тепле.
Там лошади похрустывают сеном.
Лишь изредка копыто стукнет в пол —
и снова тишина…
Вы говорите, что не спите вы.
Вы спите, спите…

Утром загремит
в сенях подойником,
закутанная в шаль
и в старых валенках,
смеющаяся мать.
И в комнате запахнет молоком.
И печь начнёт урчать довольно.
На огороде важная ворона
поставит лапой чёткую печать,
и снег тихонько засмеётся.
А потом
проедут сани,
полосы протянут.
И золотым веснушчатым шаром
в окне – ребёнка голова
над кустиком герани.

Вы спите, спите…
Я бы рад уснуть.
Не спится, чёрт возьми,
не снится.
В снегу, как в детстве, раствориться —
и падать светом
вам под ноги…
Все закольцованы дороги.
Все закольцованы пути.
Вы спите?
Спите вы…

Я не пытаюсь брать обет молчанья,
но у трубы звук с привкусом железа.
Небрежно брошена на кресла край одежда.
И в платье шёлковое прячется шуршанье.

И штор пренебрежительно качанье,
как зависть власть теряющего жезла.
Дилемма вечная – что было с нами прежде?
И нет ответа. Ровное дыханье.

Я испугать тебя не смею звуком.
Любое слово – стадо к водопою.
На яблоко, забытое тобою,
прозрачный мотылёк садится боком.

Но все слова останутся за кругом,
начертанным божественной рукою.

И уже не хочу, и уже не могу
моноложить направо, моноложить налево.
Наплевать! Не сказал,
что уже не скажу.
Моносложна усталость.
Моновыжата жила.
Привязан к тебе. Не измерен…
Зубами порвав сухожилья,
моновыживу даже без лопнувших вен,
и венозной смолой
склею вязкие крылья…
Монокровен – аорта для вдоха мала.
Монотонностью маятника – моноудары.
Эти срезы
(пахнуло смолой на меня) —
монография жизни,
ствола монограмма…
Сверху – небо,
монокль буржуйской луны.
Что? Жива ещё, моноокруглая морда?!
Свежим спилом слезишься монобревна,
вертикально зажатого в студне погоды!
Что-то холодно. Стыло…
Забыт монолог.
Логомоны читать не умею. Увольте!
И уже не хочу…
И уже не могу…
Мир гребёт среди звёзд на рассохшейся лодке.

Вы, молодая синьорина,
отмахиваетесь от дыма,
как от роя комариного.
Вечер. Света нет.
На столе свеча стеариновая.
Обгорает столбика белого след.

А тени старушками ветхими
из темноты тишину вяжут.
А сны осторожно распутывают
пухлыми пальцами пряжу.

Очки, глаза зажмурив,
на книге дремлют задумчиво.
«Спокойной ночи, дружище!» —
котище, зевнув, промяучило.

Грустит по огню свеча.
Лоб ламп не осеняет свет.
Сколько Вам, синьорина, лет?
Сколько Вам лет – неважно.

Живите всегда, свеча.
И в будущем, через много лет,
устав от дыма и суеты,
зажгите огонёк свечи.
Пусть будет живой свет!

Обычен день. Обыденны заботы.
Но счастлив я бываю иногда,
когда восторг неведомо откуда
вдруг перехватит горло, и тогда —
как будто с неба хлынула вода
из туч, набитых громом до отказа.

Ты улыбаешься, всем руки протянуть готов.
Слова любви сей час сорвутся в небо.
Что неудачи прожитых годов,
когда восторг неведомо откуда?!