Владимир Фирсов - ДВА СОЛНЦА

Осенние кустарники красны.
И желтизна берез
Дрожит над ними.
И я бреду
И повторяю имя
Той самой,
С кем расстался до весны.

Я не грущу,
Хотя грустят леса, —
Их тоже до весны покинут скоро
Тетеревов любовные раздоры,
Листы берез
И птичьи голоса.

Что сделаешь!
Листву не удержать,
И журавли не могут оставаться.
Им надо — ввысь,
Им надо — оторваться,
А лесу нужно молча провожать
И не грустить в рябиновом огне
И в пламени берез,
Что тихо гаснут...

Тогда зачем тревожиться напрасно,
Зачем грустить, когда не грустно мне?
Мне весело от мысли,
Что назад
Вернутся птицы
И листва вернется.

И не беда,
Что сердце грустно бьется,
Что на душе
Осенний листопад.

Я верю белизне берез,
Заре,
Малиновкой летящей,
Когда молчу,
Под скрип колес
Вплывая в утреннюю чащу.

И конь,
Уздечкою звеня,
Бредет, за ветки задевая...
И от росинок, как бывает,
Намокнул рыжий круп коня.

Гляжу,
Под жалобу колес
Дремотою объятый вроде,
Как солнце медленно
С берез
На землю грешную нисходит.

И вот уже
Сквозь синь росы,
Сквозь проглянувшее оконце
Возникли рыжие усы
Веселого, как бубен, солнца.
Оно касается меня
И словно делает счастливым.
И грива рыжего коня
Горит, как золотая грива.
Ударил дрозд.
Защелкал клест.
Забился, пламенея, дятел.

И смолк дремотный скрип колес,
И замер конь,
Как будто спятил.

Оторопелый, он молчит.
И, бессловесный, онемело
Копытом о землю стучит.
И снова трогает
Несмело.

И — наступает новый день
В краю,
Где сказки не забыты,
Где смотрят в окна деревень
Все те же грустные ракиты,
Где на печи,
Под потолком,
Гутарит кот, сощуря око,
С Иванушкою-дурачком,
Что ходит в дураках
До срока...

Я тоже там,
На печке,
Рос.
И сказкам тем же
Крепко верил,
Поверя белизне берез,
Что отворяет
Солнцу двери.

Я нынче слишком одинок.
Мне слишком грустно
И обидно,
Что никого вокруг не видно
Из тех, кто бы в беде помог.
Наверно, сердце неспроста
Болит невысказанной болью
Перед извечною любовью,
Где бесконечна красота.
Я одинок...
А ты ушла
В свои заботы и тревоги.
Остановись на полдороге,
Вернись, забудь свои дела.
Приди, прошу тебя, приди!
Я расскажу, как это было,
Как сердце занялось в груди
И как потом оно остыло.
Приди в мерцающую стынь.
Я расскажу,
Как сердце бьется
В песках неназванных пустынь,
В глубинах брошенных колодцев.
Приди!
Уйми мою печаль,
Сними беду своей рукою.
Неужто же тебе не жаль
Меня, не знавшего покоя?..
Я сам не знаю,
Что со мной.
Уж больно сердце одиноко...
Остановись оно до срока —
Не знаю, кто тому виной.

Я просто буду молча спать,
Принадлежа корням и травам.
И одиночества отрава
Меня не сможет напугать.
Я буду вечен,
Как и та,
Которую искал годами,
Совсем забыв,
Что красота
Была, как пропасть, между нами.

Земля в масштабе мирозданья.
Я не о ней хочу сказать.

Я все о той,
С кем на свиданье
Явился тридцать лет назад.

Явился к роднику,
Откуда
Носили воду сотни лет
Поклонники земного чуда,
Веками сеявшие хлеб.

Явился я звонкоголосо
Туда,
Где, как и в старину,
Стозвучно
Косы на прокосах
Озвучивали тишину.

По клеверам шмели сновали,
Гудели липы у реки,
И голуби
Зерно клевали
Доверчиво с моей руки.

Дорога.
Тропка полевая.
Поющий перепел во ржи...
Явился я,
Не понимая,
Что это — мне принадлежит.

И после,
В грохоте орудий,
Который слышал не в кино,
Я думал,
У меня не будет
Всего того,
Что мне дано:

Ни клевера,
Ни речки синей.
Ни трепета перепелов.
Была со мною боль России —
Без ярких красок, ярких слов.
Все было серое.
Шинели
И грозовые облака.
И серые ветра шумели
Над серым отблеском штыка.

Холстами серыми
Проселок
За серым лесом пропадал.
И серый дым
Кружил по селам,
И серый пепел оседал.

Тонуло солнце дымным шаром.
Не слыша птичьих голосов,
В огне рябиновых пожаров,
Во мглистом сумраке лесов...

И вот теперь,
Когда мне снова
Дано все то, что надлежит,
Я не могу уйти от слова,
Что рядом с памятью лежит.

Я не могу уйти от сердца.
И даже в радости
Нет-нет
Да промелькнет тот самый,
Серый
И монотонно-горький цвет.

И прозвучит рассветной ранью
Навеки близкая земля,
Что не в масштабе мирозданья,
А в грустной песенке шмеля.