Альфред Теннисон - In Memoriam A.H.H. OBIIT MDCCCXXXIII

О, если б я по древней вере
Мог броситься к нему на грудь
И жизнь в уста его вдохнуть!
Жизнь, что осталась в малой мере

Во мне, но все еще горит,
Лишь разгорается сильней,
Мой разум крепнет вместе с ней,
Из боли новый мир творит.

Покоен прах в земле родной, 13
Дунаем Северну вручен,
И Северн, горем удручен,
Лег под кладбищенской стеной.

Идут приливы чередой —
И Северн и болтливый Вай,
Журчащий меж камней и свай,
Соленой полнятся водой,

Разлившись в тишине холмов.
Я сам соленым горем полн.
То слезы или пена волн?
И песня мается без слов.

Прилив уходит. Шлюзы снова
Заводят музыку свою.
Спадает боль. Я узнаю
Родные очертанья слова.

Печалей малых скорбный вид,
Их нежный хор в минорном тоне —
Как горе слуг в господском доме,
Где гроб хозяина стоит.

Расплачутся, того гляди,
И выдают смятенье слуг
Бесхитростные мысли вслух:
«Таких хлебов уж не найти!»

Мне тоже в слове помощь – та,
Что в нем растает часть кручин,
Снежинки слезных величин,
Но глубже – горя мерзлота.

Не слуги – дети, у огня
Не в силах душу отогреть,
В глазницы Смерти посмотреть,
Застыли, головы склоня.

«Как был он добр!» – обрывки фраз;
Смерть занавесила крылом
Пустое место за столом —
«Как щедр, и вот ушел от нас».

Пою тому, кто в землю лег,
Качает ветер волны трав —
С могилы стебельки собрав,
Свирель я эту сделать смог.

Там скажет верховой гордец,
Услышав жалобную трель:
«Рождает слабость та свирель
И плавит хлипкий воск сердец!»

Другой ответит: «Пусть его.
Он горе держит напоказ.
Один пассаж за разом раз —
Там все тщеславие его».

А третий в гневе: « В этот час,
Когда народы рушат троны
И падают царей короны —
Петь, в частный траур облачась?

Да разве время ныть и петь,
Когда суют все дальше руки
В прорехи знания науки,
И вслед за ними не поспеть?»

Мне ваши мненья, господа,
И ваш рациональный пыл
Не дороги. Святая пыль
Вас не коснется никогда.

Я должен петь, в конце концов!
Так раздается на полянке
Плач безутешной коноплянки,
Когда похитили птенцов.

Мы шли, как братья, тем путем,
Что вел нас, радостен и чист —
Цветет ли луг, иль вянет лист —
Четыре года день за днем.

Наш путь благословляли мы,
Вдвоем любой сезон любя,
И щедро тешили себя
Дарами лета и зимы.

Шел пятый год, как пятый день;
На повороте за холмом,
Не постижимая умом,
Страшась людей, сидела Тень.

Страшась товарищеских уз,
Тень, на тебя накинув плащ,
Как жертву кутает палач,
Расторгла нежный наш союз.

Пропали на закате дня —
Вас не догнать, хоть я спешу;
И новый поворот слежу,
Где Тень сидит и ждет меня.

Как узок путь! Как одинок!
Тень – впереди, в плаще до пят,
Ключи на поясе звенят
При каждом шаге мягких ног —

Ключи от всех наук и вер!
Я плачу – сердце, позабудь,
Как светел и широк был путь,
Свернувший ныне в темный сквер;

Забудь же древний строй чудес,
Где смертный для бессмертья жил,
Где каждый каждому служил,
Где Пану поклонялся лес.

Фантазии гирляндой лечь
Могли, не повреждая истин,
Давая смысл холмам и листьям
И мудрую питая речь.

И все, что видел глаз, могло
Лишь радовать и лить добро;
Там Гиппокрены серебро,
Казалось, прямо в кровь текло.

Там философский диалог,
Легко касаясь вечных тем,
Жил в полутьме аргосских стен,
И лился аркадийский слог.

Но было ль это? Прав ли я?
Сиял ли вечный чистый день?
Нет – ночь свою привносит тень
В рассвет и в полдень бытия.

Где было б только благо, там
Давно расцвел бы Божий Рай,
Для смертных запредельный край
С тех пор, как согрешил Адам.

Не тяготы ли наших дней
Так сглаживают прошлый путь,
Так древнюю лелеют суть —
По мнимому контрасту с ней?