Вячеслав Панкратов - Эмпирика любви, Евангелие от…

Скажи мне имя. Это – счастье, имя:
твое узнать и в сердце укрепить,
ловить его, как мотылька в камине
и крохами, как эту воду пить.

Лелеять языком, губами трогать,
щекой касаться где-то на груди,
к себе прижать и охранять под тогой
неведомой придуманной любви.

Носить в себе и звуком любоваться
его слогов и гласных, просто петь…
И – боже мой! – уже не сомневаться,
что с ним ты счастлив даже умереть.

Скажи мне имя, это имя – искус,
надежда жить, смеяться и искать.
Секрет ли в том, как остро нежен привкус
желания ласкать, ласкать, ласкать…

…Ссора – не ссора: ночь недомолвок,
мелочных, маленьких, недоказуемых.
Кажется, тени сотканы из уловок
и до конца невысказанных сказуемых.

…Утро – расходимся, пряча взгляды.
День – протаскиваешь ожиданием.
Вечер – многим куда-то надо,
а ты – ягненком, как на заклание, —
тупо.

Болтаться по улицам не менее глупо,
чем круглым фонарем на столбе.
Еду домой, к себе.

Улицы, здания, люди, парадная,
Ночь,
чем сегодня порадуешь?
Лестница, дверь, комната, и на столе —
клочок бумаги, ключом прижатый.

Не верю!
Настежь двери,
лестницу – прочь, – в ночь,
улицу глазами охватывая,
ногами хватая ее поперек.
– Стой! (зеленый огонек).
Скорее, вокзал, давай, уезжает!
– Кто? Жена?
– Она, не знаю.
Нажми, папаша. К черту – слова.
Седая качнется голова:
– Нажмем, пожалуй.

Жалуй ли, не жалуй,
но за красными огнями уже не угнаться.
Только расталкиваемые на перроне
пассажиры злятся.
А она – в вагоне.

Мысли – вскачь: что делать?
Небо, земля, пространство, —
все сжатое до предела
рвется протуберанцами:
К делу!

К делу, мысль! К делу, мозг,
мозг, который еще не выдавал.
(Давал, все давал, что было, не пряча.)
Прячу, прячу слезы мужского плача.

Плача ли, стона? Все – внутри.
Снаружи – безмолвен, как безъязыкая
колокольня Ивана Великого.

Улица безликая шевелится силуэтами,
вопросы топорщатся лапками креветок:
чего испугалась?.. Как ты? Где ты?..

Реклама равнодушно пульсирует искрами,
книжные витрины шевелятся мыслями,
упреком своим, недоношено-недописанных,
выплеснутым, как брызги.

Осень колышется аморфнее медузы.
– Что с тобой? – кто-то спросит.
– Не знаю, не могу объяснить.
Мысли – проседью, память – обузой.
Легче – не быть…

В парках – звездами листья кленов
и теплые слитки притихших влюбленных.
Шуршание листьев уже не тревожит,
только ветер множит и множит
прикосновения по шершавой щеке.
А она – налегке… Странно…

Люди и странствия, чувства, пространства —
Странно.
Страны и зодчие, смерти и отчимы, дети и прочее —
Странно.
Странно стареем рано…

И, возвращаясь из поднебесья
того, что мечталось о «Ты и Я»,
думаешь, чем же закончится песня
несостоявшегося бытия?..
……………………………

…Уже потом,
когда найдешь, чем излиться,
и, кажется, не так уж и одинок,
последней строчкой памяти раззвонится
резвый телефонный звонок.

– Да. Я слушаю.
– …Ты?..
– …Я…
– …Голос вспомнил?..
– …Все помню…
– …И я ничего не забыла…

Значит, все-таки – было.
И мысли, нахлынув, заполнят…

Не проходит…
Утро, день, обнимет ночь —
Не проходит.
Фонари гореть устанут,
Новый день в вопросах встанет,
Ворох дел отвалишь прочь —
Не проходит.

Поразишься ли улыбке,
Песне гибкой в струях скрипки,
Голос влажный, голос зыбкий —
Не проходит.

Сам – то тверже обелиска,
То согласней одалиски,
Но далекое, как близкое, —
Не проходит.

Две недели, три недели,
Месяц, сколько ж, в самом деле?
Разрубить пора гордиевы узлы!

Кто-то лечит литургией,
Кто-то режет хирургией,
Знать бы способы другие —
Стать бы злым.
А пока…

Виновата ли природа,
Кровь, генетика, порода —
Словно ветер душу тянет,
Видно, память, стонет память,
Шало тычется в бока,
По несбывшейся любви
колобродит.