Вячеслав Сукачев - Повесть о любви

— Об этом можно говорить бесконечно. Впрочем, человечество так и поступает: от Одиссеи и трагедий Шекспира и до наших дней. И бог знает сколько еще после наших дней — трудно вообразить.

Разговор зашел о любви. Мы сидели на берегу небольшой горной речушки, за нашими спинами белела палатка, а перед нами горел костер, над ним висела кастрюля с ухой, и в ней уже тихо побулькивало.

Днем я должен был улететь, но вертолет по каким-то причинам не пришел, и Володя Сухов, вызвавшийся проводить меня на вертолетную площадку, решил заночевать вместе со мной.

Володя Сухов, геолог Н-ской комплексной экспедиции, человек лет тридцати пяти, с мягкой русой бородой, с грустными, внимательными глазами, был романтиком по убеждению и ученым по призванию. Пять дней он охотно рассказывал о себе, о геологии, о товарищах, забавных и грустных таежных приключениях, но меня так и не покидало смутное чувство, что я еще ничего не знаю о нем. Как часто мы придаем значение только крупным эпизодам из жизни человека и почти совсем не обращаем внимания на частности, детали, так называемые мелочи человеческой жизни. А жизнь между тем насыщена ими до предела, и это они, мелочи, формируют человека, делают из него того или иного индивидуума.

Медленно сгущались сумерки. И чем гуще становились они, тем, казалось, ближе подступала к нам тайга — молчаливая, таинственная, полная непонятной жизни. Я представил, что и в эти вот минуты там, в тайге, делается невидимая нам вечная работа: сворачиваются листья, осыпаются иголки, восходят соки по стволам деревьев, тоненько струится воздух…

— И ведь во все века, во все времена она снова и снова приходит к людям, властвует, торжествует. Ее хоронят, на нее клевещут, ее отрицают и превозносят, а она была и остается вечной спутницей человека. — Володя вопросительно посмотрел на меня и задумчиво повторил: — Да, вечной спутницей.

Мы долго молчали, потом Володя пошел в палатку, принес лавровый лист, перец и соль. Разложив все это на газете, он подбросил мелкого сушняка в костер и с задумчивым удивлением сказал:

— Знаете, любил и я.

Он повернул ко мне свою крупную красивую голову и попытался разглядеть, как я отвечу на его слова. А потом вдруг решительно и твердо, не мне, а куда-то в ночь, в тайгу обронил:

— Вот именно — любил и я…

Родился и вырос я в небольшой деревеньке на берегу Амура. Знаете, были у нас такие деревеньки, тихие, неприметные, с ладными домами и узенькими улочками. Жили в них люди прочные, основательные, потомки первопоселенцев, пришедших на берега Амура из Забайкалья.

Я рано потерял мать. Отец, ветеринарный врач, очень скоро женился и переехал в большое село, верст за тридцать, предоставив мое воспитание теще. Обиды я на него за это не держу, ибо у него очень скоро пошли свои дети, и мачехе, человеку, в общем-то, доброму и ласковому, было бы просто не до меня. И потом здесь, у бабки, я очень рано стал вполне самостоятельной личностью, что впоследствии мне очень пригодилось, и этим я тоже обязан отцу.

Мое семнадцатилетие совпало с бурным развитием деревень. Это было в самом начале шестидесятых годов, и даже у нас, в нашей деревеньке, как-то быстро объявилось свое строительно-монтажное управление. Помню, была ранняя весна, по нашей улочке ехали машины и какие-то новые люди сновали взад и вперед. Буквально через неделю на окраине села появился щитовой дом, два-три длинных и запутанных фундамента, а еще через неделю на один из фундаментов прочно и основательно встали стены будущего общежития. Вот эта быстрота и решительность покорили меня. Я, страстно мечтавший быть капитаном, пошел к строителям.

Направили меня в плотницкую бригаду, и я начал работать в паре с долговязым украинцем, которого звали Мишей. Как я уже говорил, строительство велось бешеными темпами, потому что вот-вот должна была подъехать новая партия людей, и к их приезду мы готовили жилье. Но как мы ни торопились, они застали-таки нас врасплох.

Помню это утро. Совсем недавно сошел снег, и в каждой выемке, в каждой низинке стояла вешняя вода. Солнце хоть и поднималось рано, но к восьми часам утра еще не успевало основательно прогреть воздух, и по утрам было довольно-таки свежо. Я подходил к нашему недостроенному общежитию, еще ни о чем не подозревая, сонный и злой на весь мир за то, что надо так рано подниматься и идти по раскисшей дороге в тяжелых сапогах, а потом долго и нудно приколачивать сухую штукатурку к потолку. Вокруг общежития было необычайно многолюдно, но я не обратил на это внимания и пошел прямо в ту комнату, где мы работали с Мишей накануне.