Вячеслав Сукачев - Повесть о любви

Последний наш трюк мы готовили долго. А заключался он вот в чем: мы брались за руки, поворачивались друг к другу спиной, затем Петька резко перекидывал меня через себя, и мы опять оказывались лицом к лицу. Вся хитрость была в том, чтобы проделывать это мгновенно, в ходе танца, не выпадая из ритма.

— Привет. Ты это чего развалился? — удивился Петька, входя и садясь на табуретку возле кухонного стола.

— Хоть бы отдохнуть человеку дали, — заворчала бабка, — чай, на работе уломался, а годков-то чуть-чуть за шешнадцать.

Бабка вышла и крепко прихлопнула дверь. Так как слыла она в деревне человеком добрым, то Петька никакого внимания на ее слова и не обратил.

— Заболел, что ли? — допытывался он.

— Да нет.

— Ну так пошли, побросаемся?

Кому угодно, но Петьке я отказать не мог.

— Пошли.

И мы начали бросаться. Легко, как пушинку, перебрасывал Петька меня. То небо, то земля мелькали в моих глазах, так что наконец закружилась голова, и я попросил пощады.

— Ладно, сойдет, — решил Петька, — сегодня покажем.

А я в это время мучился над вопросом, рассказать или нет обо всем своему другу. Не знаю почему, но решил не рассказывать. Наверное, я боялся, что он может засмеяться, и тогда бы нашей дружбе пришел конец…

Раньше мне нравилась Зоя, маленькая пухленькая хохлушка, умевшая необычно громко и весело хохотать. Жила она в общежитии с подругой, имя которой я теперь забыл, и мы с Петькой частенько после танцев захаживали к ним. Петька рассказывал анекдоты, хохлушка громко смеялась, а я сидел где-нибудь в уголке и наблюдал за ними. Около часа ночи нас выпроваживали, и мы шли в свою Березовку, во всю мочь горланя песни. Было легко и спокойно, мир казался заманчивым и весь принадлежал нам. Но в этот вечер все было по-другому…

Володя умолк, задумчиво глядя в костер. Потом взял чашку с рыбой и вывалил ее в кастрюлю. Помешав ложкой и накрыв кастрюлю, он сел на прежнее место и осторожно спросил:

— Не скучно?

Я возразил, и он тихо продолжал рассказ:

— Тогда уже танцевали под радиолу. Правда, появлялась иногда и гармошка, но уже совсем редко. Этим вечером гремела радиола. Словно торжествуя свою победу над двухрядкой, она выплескивала музыку с такой силой, что ее слышно было бы в любом конце села. По крайней мере, мы ее услышали задолго до выхода к селу и невольно прибавили шагу.

Народу было битком. Сельские и приезжие, все смешались, перепутались, в фойе стоял дым коромыслом, в зале — пыль столбом. Мы с Петькой, как давно признанные танцоры, уселись прямо на сцене и со скучающим видом наблюдали за танцующими. Обратили внимание и на нас: девчата зашушукались, парни переглянулись. Меня на танцах воспринимали всерьез, может быть, потому, что постоянно видели с Петькой, а может быть, за высокий рост и степенность, которой я тщательно маскировал свою молодость. И вот мы так сидели на сцене и ждали своей музыки. Когда наконец вкрадчиво заструилась «Тиха вода», Петька негромко скомандовал: «Пошли», и мы спрыгнули со сцены.

Все взгляды обратились на нас, и сердце у меня заколотилось. В какое-то мгновение мне захотелось сбежать, казалось, что я непременно грохнусь на пол и опозорюсь. Но Петькина рука уже лежала на моем плече, и я, решительно тряхнув чубом, весело улыбнулся ему.

Начинал я вяло и неохотно, но вдруг мне представилось, что где-то здесь, в толпе, молча и выжидательно смотрящей на нас, стоит и она, девушка с распущенными волосами, и вдохновение захватило меня. Я взлетал к потолку, и падал на землю, отчаянно молотил руками и ногами, снова взлетал и снова падал, и снова немыслимые движения рук и ног, изящное вихляние телом и венец всему — я перекидываю Петьку через себя.

Музыка кончилась, и мы, потные, горячие, гордые и недоступные, вразвалочку возвращаемся на свои места. Нам уступают дорогу, на нас смотрит восхищенно и с завистью множество глаз, и только ее глаз я нигде не вижу. В этот момент я забываю, что их должны были увезти в Беловку, за пять километров отсюда, что после этого жизнь показалась мне постылой. Нет, в эту минуту я был самым сильным и смелым человеком на земле, я мог поднять дом и перевернуть горы, все я мог в эту минуту, вот только жаль, что она слишком быстро прошла.

Мы пропустили несколько танцев, и я вдруг заскучал, и когда эта скука стала уже невозможной, Петька неожиданно предложил:

— Пошли к хохлушкам?

— Не охота, Петь, — попытался отказаться я.

— Мы на часок — и по домам.

Какая-то светлая скука томила меня. Я шагал рядом с Петькой и обреченно думал: «Вот я один, ну и хорошо, и всегда я буду один, никто мне не нужен. Пусть все будут веселы и счастливы, а я презираю их веселье и счастье».