Вячеслав Панкратов - Эмпирика любви, Евангелие от…

Змейкой тело, грудь, соски, —
тушь, эскиз.
Что задумчив?
Поседели виски?

Пальцы вылюбили кожу,
скул базальт.
Там за веками, быть может, —
дым-глаза?

Мякоть-губы,
эти губы – как хурма:,
плод запретный, но пригубленный —
дурман.

Шорох, шепот двух запястий
у волос.
Откровение ли, счастье
прорвало́сь?

Как дыхание – движение ресниц.
Озаренная, крылатая,
проснись!
Прикоснись губами к векам,
одари, —
в эту ночь свободой ветров
говори.

Молчит, волнуется, смеется…
И сердце бьется под ладонью,
как у птицы,
и тихое дыханье рвется…

Ресницы вздрогнули и губы:
– Ты любишь?
– Да, конечно да.

Сквозь ночь проходят города,
летят снега, идут дожди,
колышутся в надеждах дни,
в надеждах, поисках, сомненьях,
в движении чувств и слов движении.

Взгляд растворился в потолке,
щека – к щеке, рука – в руке.
– Ты спишь, да?
– Нет.
– Но этот свет?…
Холодный свет, лиловый свет
от уличного фонаря,
бледней, чем зимняя заря.
Лучи безмолвьем говорят,
два тела – тесно: грудь к груди, —
нагих, сейчас открытых миру.

А мир молчит, окостенев,
бесстрастен взгляд, гвоздем к стене
прибита лира.

Сплетенье рук, волос сплетенье.
Слова сейчас – как преступленье,
лишь – вырванный из тела стон.

В сплошном движении нет движенья,
прикосновенье – как мгновенье,
растянутое в долгий сон.

Мы падаем куда-то вместе?
Летим? Скользим? Плывем?
Не то…
Мы – в вечности,
мы сами – вечность:
мы – всё сейчас,
а все – никто.

Никто!
Осыпались назад
свои же страсти, беды, боли,
вкус меда, горький запах поля,
хулители и дудари.
И только память повторит
сплетенье тел, туман в глазах,
вразлет взметнувшиеся брови
и вкус соленый на губах
твоих ресниц…

Как откровение стихий,
обрушивающихся в стихи.

Зачем любимых мы бросаем?
Но как берем!
Ах, жизнь, треклятая, косая,
гори огнем!

К чему стремимся беспредельно?
Судьба, лови!
От скуки разве, от безделья
в твоей любви?

Перенасыщены глазами,
улыбки – блажь!
Ночь – словно целое сказанье,
поэмный раж.

Звучи! Пусть провода немеют
от голосов!
Люби, пока любить умеешь
без тормозов!

И смейся,
господи, блаженство —
твой смех у глаз!
Так низвергаешь совершенства
в ожогах ласк.

Те пряные губы – загубят.
Мазки поцелуев
сильней аллилуй заголубят.
И ласки прекрасны,
но рот лепестковой обмазкой заласкан,
молчит.
А терпкое слово – горчит
и просится криком великим из горла,
счастливым полетом
всех прожитых истин, и горя, и пота.

Кого-то, куда-то
зовут ожиданья, горенья.
Сознанья искрятся под кожей
свершений заложники.

В изгибах любви,
как помятая губка, пожухнешь
и рухнешь подломленный.

Себя выскребаешь из неги,
из мягких коленей,
изгибов лебяжьей руки, —
остаться стремительным хочется.
Часы – коротки,
себя не раздашь на пророчества
и корчишься,
губами обвит.

Но, слава любви! —
она больше того, что дается.
И жжется желание,
и небо охально смеется,
оскаливаясь.

И шепот листвы тополиной,
и руки любимой
отринешь из жизни
и брызнешь под облако,
каленый и резкий —
за голодом,

И Слово – упруго и дерзко —
взовьется в накале высоком,
как пламя,
как песня,
как сокол…

Но как же летать без любви?..