Валерий Симанович - Четвёртая стража

И ещё я хочу, чтобы грохнувший вдруг карабин
Меня в спячке настиг среди лая и воя бурана:
Чтоб не слышать копыт, уходящих в далёкий Харбин,
И не видеть крови повторенья второго Афгана.

Я хочу – однозначности! – тихой берлоги, стола…
Белоснежной зимы и покоя берложного – или
Белоснежной зимы и прицельного среза стола:
Чтобы иль не тревожили – или спешно добили…

Я шёл к тебе через века,
Через проклятий рой;
Я уходил, как «зек», в бега,
В меня стрелял конвой;

Мне выдирали сотни крыл
(те отрастали вновь) —
Но каждый раз я вновь любил
И руки пачкал в кровь.

Я шёл к тебе через тайгу,
Через безмолвье лет;
Я – верил, что дойду, смогу,
Что волчий мой билет —

Блатная наблажь диких дней
Задушенной строки…
Я шёл к тебе в бреду Идей
И в бешенстве пурги

Холодных душ, немых цитат
И гулких карцеров.

Я – на Пороге, Век! Ты – рад?
Зловонию костров?

…Мы растаем, ещё не слетев до земли, —
В Середине: во тьме затяжного паденья.
Не успев совершить, что, возможно, могли
Совершить во всенощные гульбища-бденья:

На лету, на ходу, на бегу… И пока
В облака рвётся чья-то (в полёт) муза-лира —
Нас (подобно снежинкам) струят Облака
В непроглядную темень Подземного мира…

В непролазную сволочь провинций, дорог;
В неприступные хляби растаявшей грязи;
В опостылевший грохот конвойных сапог;
В «благородство» объятий сиятельной мрази.

Исподлобья; «из-под» – вниз (порой невпопад);
Из-под самого Неба – на грешную «эту», —
Снегопад, Снегопад, Снегопад, Снегопад;
Снегопад, покрывающий снегом планету…

Но – мы таем. Ещё не окончен полёт —
А мы таем… Уже… Где-то там, в Середине,
В вышине, – где темно… Снег, Любимая… Вот —
Скоро всех нас, похоже, не станет в помине.

Я едва запомнил аромат этой нежной кожи —
Аромат цветочной пыльцы на бабочкином крыле, —
И в болезненном сне он утерян! Но, правда, ты мне поможешь?..
Ты разбудишь меня ото сна на покрытой гниющей листвою земле?..

В этом сне – почерневшие своды и морок лампадных мерцаний,
Тусклый отсвет окладов и воском закапанный пол,
Силуэты бесплотных святых – в резких складках земных одеяний,
И неведомый смертным божественный произвол.

В этом сне «во благих водворятся…» хоры запевают,
Одержимые бесом хохочут, срывая лохмотья рубах,
И в соседнем приделе любые грехи отпускают,
Если смелости хватит солгать, что раскаялся в этих грехах.

Я солгать не смогу – потому, что тропа покаянья избита;
Потому, что за краем земли я не смог различить ничего…
Я устал посредине пути – и далёкая цель позабыта
В этом долгом, болезненном сне… Ты разбудишь меня от него?..

В тёмной комнате было чадно,
Мучил плёнку кассетник старый;
Пол дощатый скрипел нещадно,
Скрежетали колки гитары;

И лохмотья ветхого ситца
Не скрывали кухонных стёкол;
И расплывчаты были лица,
И змеился по грифу локон,

Приглушая вкрадчиво-нежно
Пестроту аккордного звона;
И касался чужой одежды
В мокрых пятнах от самогона;

И осколки стекла хрустели
Под ногами у проходящих…
А над ними, слышимый еле,
Бился звук – нездешный, томящий,

Что рассказывал всем печально
О неясном, прошедшем мимо;
О случайном и неслучайном,
О ненайденном, но любимом;

О засыпанных пеплом звёздах…
Обо всём утраченном – или
Обо всём, что ещё не поздно,
Поверял им звук ностальгии?..

Размывая маски и роли,
Сизый дым над столом колебля —
Где картошка в искринках соли
И зелёного лука стебли…

День угас, отсверкав по фасадам,
В переулках глухих.
Истекают сиреневым ядом
Язвы окон твоих.

Мозг усталый жалит взбешённо
Злого нерва игла:
Там, над чёрным рифом балкона,
За гранитом стекла,

Как жестокой правды приметы,
Обо всём позабыв,
В танце кружатся силуэты
Под неслышный мотив.