Валерий Симанович - Четвёртая стража

Пианистки в Столетья немых голосах…
Тени Той, что когда-то устало
За Веками бежала в чужой палисад… —
И на снег заполошно упала.

я плел паутину в разнузданности потолков
я помню напевы сожжённой дотла эллады
я помню собратьев тени тела пауков
берущих преграды
из чёрного сумрака ветхой русской печи
разбавленного колымою почти на четверть
из чёрных гробов и ещё поминальной свечи
паук так я нет ведь
я гордо несу на хитиновой спинке крест
я чёрный и с лапами полн паутинкою броской
где рифмы увы из-за рифм не хватает мест
где мухою бродский
он делает жест своей видите ль лапой («адью»)
стал хуже писать и устал уже плесть паутину
он реконструирован в сносно большую статью
в напев муэдзина
ползущего на минареты восточных стран
под грохот бомбометания в смрад пожара
он реконструирован в мёртвый афганистан
в весну краснодара
и расплавленный клёкот безумных чаек в мотив
летит над волнами сбитый пулями в дюны
он реконструирован в хмурый рижский залив
и в бешенство юных
безмолвных поэтов плетущих в свод потолков
боярских палат вековую сеточку слога
поэзия вотчина всех пугливых зверьков
(их радостно много)
мятеж в королевстве поэзии за мятежом
(давайте шатнём незыбленность рифмы трона)
я чёрный паук нагишом но не за рубежом
иосиф – икона
на роль пулемёта ли огнемёта ли но на роль
долой парадигмы любой поэтической школы
долой паутину авторитетов король
похоже что голый…

…Уходит ночь за белые портьеры.
Ну что, скажи, ты можешь возразить?
В туманной дали юные химеры…
Нет даже сил любить…
Ни черный Ад, ни трепет поцелуя —
Не возвратят прошедшие года.
И только жалкий лепет: «Аллилуйя»
Кривого рта…
Но свысока, – издалека, оттуда,
Где лунный пепел падает как снег —
Ты разгляди все рифмы и причуды
Костлявый век…
Внутри души бушует омерзенье —
Но ненавидеть не хватает сил.
Толпа стоит немою тенью,
Щетинясь тучей вил…
Не бойтесь, – вы! Поэт уже не страшен:
Уже мертвец – но пугало для вас!
Он вечный узник ваших тёмных башен —
Но пробил час…
Мы жгли огнём расплавленного слова —
Мы будем жечь века спустя.
И наши рифмы – жертвенные совы, —
Невинное дитя…
У нас есть Храм: хрустальные подвалы —
И для стихов божественный амвон!
Нам наплевать на вас, – ведь вас так мало.
А мы – малиновый
набатный звон!

…Сиреневая кофточка, Сиреневый бульвар.
Учебники на лавочку; прочь в сумочку бювар:
Стихи – убей, не пишутся… Всё крутишь ты косу
Задумчиво (у-уу; сессия, зачёты на носу!)…

А я несу от станции ближайшего метро
Альбомы по эстетике, горячий бутерброд,
Пакетики с пирожными, коньяк и пирожки:
С тобой мы – суматошные любовники-дружки…

…А время – словно в мельнице проточная вода.
Тогда – неосторожными мы оба были; да!
А жизнь – ужасно склочная, непрочная; увы…
И мы теперь с дорожными знакомствами – на «Вы».

…Два облака – и у балкона тополь.
Круги бескомпромиссных голубей.
Два отрока… А в стороне, поодаль —
Перо Державина в руке моей….

– Старик! Вы б знали, на какую муку
Вы обрекаете двадцатый век!
Вино поэзии смакует сука
С локтями, стертыми на рукаве.

Когда в трактир идёт ямщик убого
И слёзы пьяненькие щедро льёт —
Ему посильная нужна подмога:
Рубли, чтоб успокоился живот…

…Давно уже Ваш сгинул прах великий.
Что же, оправдываясь, произнесёт
Строка из избранной поэта книги?
Перо Державина – увы, не в счёт.

– Есть горькое. И есть – его поодаль, —
Из рифм сплетающийся дикий хмель:
Есть Вечное. И у балкона тополь…
Перо Волошина и Коктебель….

Есть – страшное: есть путь в миру Поэта, —
Цветаевский критический ответ!
Есть лучшее, – пусть неизвестно где-то.
И есть держатели златых монет….

Есть – новые. Вам не убить их мысли
Строкой архаики, грызущей Русь.
Марина, верю в рифмы, знаки, числа,
В стихи! Которыми я так горжусь…