Валерий Симанович - Четвёртая стража

…Зима, зима. Дробит пугливый стук
Прохожей милой женщины каблук

Изящно лёгкой прихотью сапожек
(от самого Диора!) – и в пороше

Бульвар во мглу летит, летит, летит…
А сапожок – скрипит, скрипит, скрипит, —

И так и тянет незаметно глянуть:
Вполоборот… Мороз – как дым кальяна;

Она… – какой точёный силуэт!
…Пороша. Вечер. Женщина. Поэт;

Спешащий сумрак – синим оттеняет
Бульвар; ОНА – всё ближе; догоняет;

«Стук-стук», «скрип-скрип»… – ага, обогнала.
А ччёрт! – и в самом деле ведь мила!

Подари мне жучка-короеда, который живёт
На заброшенной старой и полузасохшей акации, —
Где кончается старый бульвар и который уж год
Каждый вечер путаны практично спешат в ресторацию.

Подари же, не жадничай. Жук бесполезный, дрянной… —
Ну к чему тебе жук, что питается высохшим деревом?!
Ту акацию даже не взял на Ковчег себе Ной,
Когда хлынул Потоп! А потом – древнерусские теремы

Без неё обошлись… Теремов тех давно уже нет,
А жучок, вот, живёт, переживший варяжские княжества, —
И всё точит ходы… Ну зачем тебе Жук-Короед,
Прогрызающий Время с таким вот настырным изяществом?..

…Подари мне Жука, подари Короеда-Жука!
В день рожденья хотя б, – коль причина нужна к подношению.
Подари Короеда, грызущего хрупко века,
Для которого Время – изысканнейшее угощение…

Собака в наморднике пепельно-ржавом
Шагает с хозяином вдоль по державе.

Собака кудлата, лохмата и зла
В пылу караульного (аах!) ремесла.

Собака, собака, собака, собака,
Отнюдь не бездомна, – призорна. Однако —

Собака. И как ты, поэт, ни крути —
Собачее сердце в собачьей груди:

Внештатный лохматый боец караула…
Держава в побеге: проснулась, уснула,

Иль с матерным хрипом терзает повал —
Увы: неизменен собачий оскал

На людных вокзалах и всех полустанках…
Внештатный лохматый сотрудник охранки, —

Собачее сердце… Как ни воспитай —
Бездомный поскул или яростный лай…

Я люблю тебя, Дрянь. И когда полушёпотом
Кенгуриною ночью в постели ты лжёшь,
И когда с первым встречным – не то что безропотно, —
Восхитительно-самозабвенно! – идёшь —

Кто куда поведёт… – вот. И даже (и даже!),
Когда ждёшь телефонного нервно звонка —
Я люблю тебя, Дрянь: выносящий – уставшую! —
Из постелей любовников на руках…

В городе, между домами старыми,
По асфальту шлёпая лапами мокренько,
Абрикосовый сеттер шнырял бульварами,
Не обращая вниманья на окрики.

Вертел хвостом, обнюхивал лужицы,
Деревья – да и вообще весь город —
И ему казалось, наверное: кружится
От бега город! И – лаял со вздором

На город вертящийся: до восторга.
А к нему от старушки «а ля Каренина»
Рванулся такой же полный восторга
Белый комочек зефира вспененный:

Взбалмошный пудель. Скулил обиженно;
Стоял, приветливо зубы скаля,
Лапки сложив, – просился униженно:
Всего лишь гулять. А его – не пускали…

Он смолк, уронив поводок натянутый —
Разочарованный всем на свете
Зефирно-белый пудель обманутый.
И к нему подошёл Абрикосовый сеттер

И ткнулся носом в чёрный нос белого;
Мордой о мордочку по-человечьи
Потёрся: судьба, мол, нас псами сделала;
Ну – не пускают; а хныкать нечего!

А старушка соскучилась по кофейнику:
– Домой, Вили! Кофею сварим!
…И задумчиво вслед им чесал под ошейником
Абрикосовый сеттер на мокром бульваре…

…Я хочу белоснежья и брошенной наземь зимы,
Словно белая шкура убитого пулей медведя,
Чтоб с бураном, как с дедом, на левую ногу хромым,
Вечера согревать золотой самоварною медью.

Я хочу вытирать о гигантскую шкуру снегов
Ноги – словно о коврик, – пред тем как укрыться в берлогу:
В вековечную спячку в извечной Стране Дураков,
Захромавшей опять, – но теперь уж на правую ногу…