Дмитрий Щедровицкий - Стихотворения и поэмы

Только, небо кляня,
Только, тленную землю любя,
Будет отблеск – меня
Излучаться сквозь отзвук – тебя…

Опадающий лес
Тяготеет к осмысленной речи,
Вот он высказан весь –
Бессловесно, и выразить нечем

В человечьих словах
Этот страх, в холодеющих мыслях,
Только смертное «Ах!» –
Расстающихся с разумом листьев…

Речь древесных богов
Так невнятно течёт, не сбываясь,
В ней соседство слогов
Так понятно, в слова не сливаясь,

Здесь один за другим,
Спев по ноте, уходят хористы,
Оставляя нагим
Вечереющий зал серебристый.

Всё темнее в лесу,
Но в осеннее косноязычье
Я светильник внесу –
И душа своё Слово разыщет…

По коленчатым проулкам,
По кружащим площадям –
Все-то сроки проаукал,
Зим и весён не щадя,

Всё-то звал одну на свете,
Да ни отзвука – в ответ:
Ах вы, крыши, не трезвейте,
Ведь её на свете нет.

Так и стойте, запрокинув
В небо белые дымы,
Из хмельных своих кувшинов
Наполняя чашу тьмы…

Господь окликал – то с угрозой, то ласково,
Тянуло к запретному, голос ломался.
Адамово яблоко с дерева райского,
На свете со сломленной совестью майся.

Лишь руку протянешь – и небо закружится,
Протянешься дальней дорогой для встречных,
И ужас – меж ребёр, и в голосе – мужество:
Ты смертный и сильный – средь слабых и вечных.

Ты – клад недоступный, лес чёрный и девственный –
Адам, познающий себя и висящий
На кедре Ливанском, на ёлке Рождественской,
Средь сотен стеклянных – один настоящий.

На кедре, на дубе Мамврийском, на яблоне –
На хрупких ветвях, на руках материнских,
Где надпись вины трёхъязычная набрана
Руками бесстрастных типографов римских.

И в каждый апрель, как пушок возмужалости,
Из тел невоскресших трава выбегала,
И голос ломался – в угрозе и жалости,
И жизнь вожделенье во влагу влагала,

И мрак, осекаясь, рождался средь речи,
Небес кровяными тельцами играя,
И голос ломался – в разлуке и встрече,
Но дух не сломился, всегда умирая!..

…Торопишься всегда. Из всей дороги
Запомнишь два рассерженных лица,
Прикосновенье липы-недотроги,
Китайскую свирепость электрички.

Цыганка-память, как монистом ни бряцай,
Как ни гадай, как ни пляши в вагоне –
Не вспомнишь больше. Разве голос птички,
Назад зовущий. Только – он утонет
В неодолимом разногласье звуков
Мечтами переполненного дня,
И знает город: ничему не сбыться.

В нём римской ратью напряжённых луков
Застыли провода. Его кляня,
Душ тысячи – с собой покончить, спиться,
Насилье совершить спешат. И вот –
Мечтаний клад при близком рассмотренье
Становится лишь ящиком невзгод,
Ларцом Пандоры…

Со святым Андреем
Хотел я встретить солнечный восход
На Галилейском озере. Но дожил
До тьмы – разжалась крепкая рука,
И в ночь скатились грохотом горошин
Все страхи, все надежды, все века…

…Я убежал из дома на последнем,
На пригородном поезде ночном,
И полустанки в упоенье летнем
Меня поили ивовым вином.

Я долго шёл, как пьяница, сквозь поезд
Полупустой, но спящим не мешал,
И так просторен воздух был и порист,
Что в каждый луч могла войти душа
И там остаться, строя мирозданье –
Свободное, понятное, своё…
Земля и небо, рока нарастанье,
Сцеплений неуёмное нытьё –

Составили большую ночь июня,
И после вспомнить было мудрено –
Какая ночь? Рожденья накануне,
Иль смерть уже сыграла в домино
Белёсых звёзд и черноты акаций?..

Но надо было выйти на перрон
И с незнакомым городком свыкаться,
Как в обмороке – с мессой Кальдерон…

Заря. Уподоблений всевозможных
Собрались толпы в глубине души.
И всё ж рассвет был вовсе не художник,
Деревья выявляющий в тиши,

Не музыкант, весь мир – за нотой ноту –
Переводящий в слух из ничего, –
Он на себя иную брал заботу:
Он был свободой и печалью Лота,
И в нём Исхода было торжество…