Дмитрий Щедровицкий - Стихотворения и поэмы

…Подобно сливкам в глиняном сосуде –
Лениво, мутно, уходя в себя,
Качался полдень. В нем качались люди,
Базарные прилавки и судьба.

Худая бабка взвешивала творог,
А рядом кот со скуки помирал,
И пьяный грузчик, словно лютый ворог,
Горящим взором рынок озирал:

– Торгуйте, псы, торгуйте, сколько влезет,
Ничьей вины не буду разбирать, –
Дождусь я часа! Мало вас повесить –
На живодёрне шкуру с вас содрать!..
Но одному ему и было дело
До всех других. Взойдя на крышу, он
Глядел, как рынка скорченное тело
Лучами попирает небосклон.

Не знаю – наяву или во сне я
Там время обретал или терял,
И всё же это было не страннее,
Чем жизнь. Глухая ругань бытия,

Переговоры о продаже плоти,
Сухие добродетели вразвес…
Но разум – царь, и создаёт в природе
Лишь то, в чём видит тайный интерес.

В чём разница меж сном – и наблюденьем
За жизнью притягательно-чужой,
Меж громовой утратой – и владеньем,
Меж опустелым рынком – и душой?..

…Совсем по-братски наступавший вечер
Просил на выпивку и следом шёл,
Темнея. Откупиться было нечем,
И клёну стало вдруг нехорошо,

Он заслонился тысячью ладоней
От сумерек, идущих напролом,
И понял я: мы все сейчас утонем
Во тьме незнанья, вон за тем углом,

Поскольку до затменья не успели
Пройти по миру и трёхсот шагов…
Уже над нами все планеты пели
В гордыне Птолемеевых кругов,

Вдруг – резкий альт: «Подонки! Подлецы!
Втроём! Да вы смотрите – сколько крови!..»
Толпа. Упавший наземь мотоцикл.
От этого виденья не укроют

Ни звёзды, ни Вселенная, в душе
Обретшая последнюю реальность.
Толпа и кровь. Милиция. Уже
Необратимо. Девочка нашла нас

Не в ночь веселья, но в последний миг,
Когда пред нею занавес закрылся:
В нас изумлённый взгляд её проник –
И, вспыхнув, навсегда остановился.

И ночь остановилась, не держа
Ни дома, ни листа в своих объятьях,
И шла по звёздам девочка, дрожа,
В зелёных, красных, как планеты, платьях…

…Ты вновь на цирковой ступила трос,
О Ночь, мой падший ангел темнолицый,
Меня чрез бездну поезд перенёс –
Чрез Тартар сожалений, стонов, слёз

Тех, кто не смог прорезаться, родиться,
Чтоб хоть крапивой в поле прорасти…

Я знал: с живыми надо примириться,
И ради них остаток сна спасти
От страха…

На перрон слетела птица, –
И он дрожал у Господа в горсти…

Я до одиннадцати лет
Не ощущал, что полон крови
И что она течёт во мне.
Лишь на гвозде иль на стекле
Разбитом – было мне не внове
Её встречать. Когда камней
В меня впивались острия
На обомлелом белом пляже,
Я отирал ту кровь и даже
Не понимал, что кровь – моя.
В одиннадцать – иль чуть попозже –
Я голос крови ощутил,
Вернее – хоровое пенье,
Смешенье мужества и дрожи,
Грозу невспыхнувших светил,
Багрово-злой цветок репейный.

В её немирном многозвучье
Расслышал шёпот я. Он звал
Туда, где бил Девятый вал.
Повиноваться – было лучше.

Меня тянуло на задворки,
К цыганам, пьяницам, ворам,
В тягучий пригород пустырный.
Там тёмных судеб запах горький,
Истошный пляс по вечерам –
На лад настраивали лирный.

И было странно, что живу
Среди придурочных и умных,
И сказочный пройдоха – сумрак
Закат распарывал по шву…

…И там я встретил старика.
Старик на камне возле стога
Сидел и трубочку курил.
Он улыбнулся мне слегка:
Знакомство требует предлога,
Чтоб встречный душу отворил –

Порой достаточно кивка,
Порой – бессмысленной улыбки:
Леска сверкнёт, и клюнет рыбка,
И вам любая даль близка.

Но в старике всё было странно:
Он знал – кто я и где живу,
И, подмигнув шакальим глазом,
Мои рассказывал мне тайны:
Что было сном, что наяву
Со мной стряслось, – его рассказом
Внезапным, хлёстким становилось.
Светило красное зашло.
Дыша тревожно, тяжело,
Как роща, мрак в округе вырос,

А он меня не выпускал
Из колкой сети ожиданья,
И голос жёсткой хрипотцой
Грозил, удерживал, ласкал,
Смешил и приближал к рыданью,
И тополиным на лицо