Лев Халиф - ЦДЛ

«И кто же кого заваливает? И кто же кого на первый этаж бросает? Если, конечно, учесть, что любовь – строение двухэтажное. Ах, нехорошо ведешь себя, бабушка!»

«Ну и как бабуся?» – спросили ее пославшие, явно удивляясь, что между ними ничегошеньки не было. Даже савана.

«Да так себе пенсионерка, – сказал он, – и хотя вы ей платите больше других. И хотя она у вас в Политбюро заседает – нет, любить не может, хоть и душит в объятьях».

И тогда они его выгнали вон. Далеко за пределы свои смертельные, удельные и, вообще-то, беспредельные. Хоть всему на свете конец бывает. Нечего тут делать живым – в стране, такой умелице убивать. И совсем не умеющей бальзамировать трупы.

Странный, однако, приснился мне сон.

– Ты знаешь, и мне сегодня что-то странное снилось, – поделился сосед за бетонной стеной, невероятно толстой, – будто кто-то крутил мою бедную голову и причитал задушевно: «Бедный Жорик! Бедный Жорик!»… К чему бы это?

– А тебе ее, случаем, вчера не скоблили? – спросил я, зная, что с некоторых пор он бреется наголо. Когда-то он сразу и целиком поседел. И с тех пор обривал себя регулярно, приговаривая: «Если не голову, то хоть волосы с плеч долой!»

– Да нет, – отвечает, – еще не водили.

– Ну, тогда поведут. Не дрейфь!

И сразу еще одна надпись на стене заиграла: «Дрейфус умер, но дело его живет». Но о надписях мы поговорим позже.

– Душа изо рта! – жаловался сосед. – Ко всему в довершение еще кто-то мне сигареты несла и от волнения сама их и выкурила по дороге.

Любовь к ближним всегда переполняла его предынфарктное сердце.

– Бери с меня пример, – отвечал я ему, – вокруг меня слабый пол не курит.

– Почему? – спросил он глухо.

– А у меня есть правило: если ты видишь молодую и вдобавок еще и красивую женщину, собирающуюся закурить, – немедля подойди к ней, если ты мужчина, и вырви опасное зелье. И постарайся занять ее рот чем-нибудь другим. Кстати, только таким вот способом и можно покончить с женским раком.

Не знаю – правильно ли он меня понял через такую-то стену. Хотя мы и насобачились и в таких условиях говорить. Так или приблизительно так разговаривают два каменных памятника. Да что там – мы в каменном веке живем.

Перестук. Стучат у нас все. Одни друг на друга, чтобы не сесть. Другие (уже севшие) – друг другу, чтобы было сидеть веселее. И при этом еще ухитряются скороговоркой. Будто всю жизнь только тем и занимались, что взаперти сидели. Вот, к примеру, спрашивает сосед:

– Не знаешь – кому еще памятник поставили, чтоб гоголем?

– Гоголю не поставили памятник, а посадили. Будто вышел на двор и сел. Так сидеть и остался, – лихо отбиваю ему немедля. Взаперти четко срабатывает ассоциативный ряд. И без того чувствительный…

– А кому скинули?

– Конечно же очередному политику, – отвечаю, – мягко говоря, ушедшему с арены. Они же, как гладиаторы, – уходят с арены. Не с балагана, а именно с политической арены с пинком или без. Втихую или чтоб все непременно видели. Кстати, о видении. Почему поссорились у Гоголя Иван Иванович с Иваном Никифоровичем? – Один другого Гусаком обозвал. А что может быть оскорбительнее, если глянуть на чешскую трагедию? Надо же – как видел Гоголь! За сотни лет вперед. Хотя во все времена жандармы кричали: «Проходите мимо!» К слову – проходимец – это человек повышенной проходимости.

Тугодумные бетонные, в скользких пупырышках, стены. Еле доходит. Но ничего – перебиваемся. Перестукиваемся. И здесь срабатывает проклятый инстинкт – извечная наша страсть достучаться до смысла. О, счастливое проклятье – достучаться до Истины. И не только на пишущей машинке, когда вокруг думают, что ты всего лишь на пишущей машинке стучишь. Одна лишь недреманная власть и понимает – чем ты рискуешь, дятел несчастный. Клюв бы не сломал, достукиваясь до нее.

Да мы честного слова валютчики, ей-богу! В отличие от бумажных государственных слов бесчестных, чье хождение беспрепятственно и поощряемо, наш драгоценный металл – в голосах. Да мы честного слова ювелиры подпольные, черт побери! И не только потому, что граним и оттачиваем слова свои сокровенные, а еще и потому, что пускаем по ветру госбанки слов пустых и никчемных. Прогорают с туго набитой мошной фальшивых своих банкнот. Еще как прогорают. С нами у них хлопот хватает. И уж когда банкроты нападают на след, чтобы в горло вцепиться, уж когда ловят нашего брата – злостного нарушителя государственной монополии повсеместного охмурения своих подданных… Тогда у них истинно праздник.