Лев Халиф - ЦДЛ

– Не летят, – говорит Ардальон, – сейчас пилы что надо, но все равно война всегда бесчестна, зато почетен мир – так мы ныне называем чувство когтя… – И отвернулся, дав ему понять, что не любит батальной живописи, предпочитая другие панорамы.

Однажды наш баталист приземлился в Нью-Йорке как всегда обратить внимание на пол беспартийный, хотя в Париже он тоже есть, и по привычке набросился на русскоязычную прессу, пестрящую объявлениями, и вдруг читает: «Требуется женщина для урода», забыв что русских изданий без опечаток не бывает (а в данном случае конечно же требовалась женщина для ухода), – он возмутился настолько, что многие подумали: это он объявление срочное дал, абсолютно серьезно. «Сволочи, ведь напрочь забыли русские язык, а все еще пытаются на нем нечто величественное сказать…»

И тут он не прав. Именно опечатки и делают читабельной нашу массовую для единичных читателей прессу.

Они, и только они ее истинное сотрясение морга и вообще ее звездная минета. Через год, очередной раз сюда приземлившись, он наконец-то познакомился с очаровательной девушкой. «Понимаешь, познакомился с хорошенькой девушкой, а раздевается – джентельмен длинноволосый и в талию, только легкая небритость лица. И как я ее не заметил?»… Видимо, с этого момента он и перестал отличать девушек от женщин, женщин от юношей, а юношей от мужчин. Вот она, истинная демократия – все равны. И действительно, какая разница, девушка ли тебя обнимает или мужчина, который в сравнении с нашими русскими бабами с серпами да кувалдами и прочими молотами – девочка длинноволосая, что уже лежит на спине и вазелин в руках держит. Да приснись он такой нашим бабищам – все до единой паспорта свои сменят, шляпу оденут и его захотят, и так его душку уделают, защитника нашего и опору, воина и так далее гражданина, что можете сразу, не глядя, уже собираться домой. Но они подождут. Я ведь только приехал. Меня всегда понимали русские женщины, ибо душа их куда шире юбок. Это здесь юбчонки до самой души, а то и выше – до подбородка. Здесь их одежда с нами накоротке.

– Войны нет, а стрельба повсюду. По-моему, пора вооружаться и нам, – призвал к топору Одиссей Моисеевич (видимо, ему опять отказали в оружии).

– Своего оружия можно и не иметь, оно всегда есть у нападающего. Так что настоящий мужчина, можно сказать, всегда вооружен, – заметил Рыгор, всегда ходивший с бейсбольной битой. Здесь это наиболее действенное средство обороны. Хотя лучше иметь пистолет – первое, что мне здесь предложили. И мой отказ сиаэйщиков сбил с панталыку: «А как же вы будете защищаться, если вас вздумают назад похищать?»

– А если нападающий тоже не лыком шит?

– Ну, тогда это уже турнир, – говорю, – ток ван до или ушу, – и замечаю, что зеленоглазые набежали. И действительно, почему бы американцам в Америке не появиться?

– Зеленоглазые? – удивляется Бах.

– Они же кроме зеленок своих ни черта не видят, мне кажется, что у них даже стенки черепа изнутри ими обклеены… И суть нашей трагедии – не денег нехватка, а зрителей недостает. Их всегда было мало… Кстати, первый американец, с которым я по душам побеседовал, был грабитель – агнец невинный в сравнении с любым добропорядочным дельцом. И это называется «я в свой заокеан приехал», но, должен признаться, в Европе то же самое.

– Да где он, необитаемый остров? – хлопает его по плечу наш старый приятель. – Все заселили, ничего-то в мире необитаемого не осталось. А тут еще вся Россия в эмиграцию подалась…

– Да не вся, а лишь малая частичка.

– Ну если частичка такая огромность, представляешь, что будет, если вся прибежит!

– Ну ужмемся на своих вернисажах. Всего-то делов…

– Из варяг в греки, а из греков куда?

– Да уж как-нибудь да ужмемся.

– Называется уехали…

– Вот кто рисует, так рисует, – показал я на дизайнера атомной бомбы, тоже забежавшего сюда в поисках новейших впечатлений, откровений и озарений, но явно разочарованного, судя, конечно, по его сардонической улыбке, неприличным почесываниям перед каждой картиной и пусканием дыма ей прямо в лицо. Наверняка он думает, что такое искусство и разбомбить не грех.

– Но не в Нью-Йорке же?! – недоумевает Бах. – А ты уверен, что именно этот абориген – дизайнер атомной бомбы, такой молодой и ранний и к тому же незасекреченный? Это что же, вариант придворного живописца?

– В данном случае – позолотить пилюлю, – говорю я, – искусство всегда должно радовать глаз. Между прочим, летчик, сбросивший ее однажды, сошел с ума, а художник, после которого эта бомба радует глаз, пока он не вытек, как видишь, жив и здоров. Скорей всего, это непризнанный художник, которого всегда отвергали и который считает, что искусство должно потрясать и взрывать в полном смысле этого слова. Максималист, вот и решил он разукрасить адские мегатонны… Но судя по тому, что их еще не бросают, сделал он свою работу недостаточно хорошо.