Лев Халиф - ЦДЛ

– По-моему, вы даете ему слишком большую волю, – замечаю Одиссею Моисеевичу, – так, глядишь, он раньше вас получит американское гражданство.

Конкурс красоты подходил к концу. Вот-вот должна была появиться Мисс Святая Елена – уединенный островок, где можно пожить Наполеоном, обдумывая дальнейшие шаги завоевания этого мира. А впрочем, необязательно, разве стоит этот мир того, чтобы его завоевывали? Художник, он всегда остров, правда вечно омываемый, вернее, чем только не омываемый, остров, где остро не хватает подчас одиночества. Это то же самое, что сказать – мать-одиночка. Ну какая она одиночка, если вокруг шумит столько детей!

Вот-вот должна была появиться она. Ее с нетерпением ждали все, кроме нас, потому что это не мы объявили конкурс на лучшую деву нашей жизни. Потому что мы здесь безучастные зрители, хотя и азартные по натуре. Но так или иначе, а где же она, самая-самая мисс? Видно, что-то в жюри заело. Дело в том, что ныне на подобных соревнованиях решающее мнение о той или иной красавице высказывают не мужчины, знающие в них толк, а бестолковые машины и бездушные и до неприличия электронно-вычислительные агрегаты, в которых ни искорки страсти, ни в одном глазу. Бесстрастность, а также бесполость их как бы приближает нас к будущему с его неимоверной деловитостью тронно-электронных судей беспристрастных, но абсолютно безразличных к любой красоте. У меня тоска от такого прогресса. Куда веселее, когда от беса. Короче – виртуальность не за горами, когда женщин уже не будут приветствовать, стоя всей плотью. А жаль.

По мере того как страсти накалялись в зале, на сцене было относительно спокойно. Что-то щелкало, будто пальцами, цокало, словно языком, шелестело, видимо перфокартой. И роботы строили разноцветные глазки красоткам, поочередно выходящим на помост. Но вот произошла заминка. Холодные судьи, но что-то и у них перегрелось. Немудрено – красавицы шли косяком, одна лучше другой, кому уж тут отдать предпочтение? Чисто зрительно это невероятно трудно, даже почти невозможно, особенно когда показывают их залу лицом или, наоборот, не менее привлекательным тылом, но все одно как бы походя. Остановись, мгновенье, ты прекрасно, но ты быстро стареешь! Не останавливается. Спешит.

На сцене появился факир. Изо рта его летело пламя.

Сколько же он выжрал водяры? Пару кило, не меньше. А может, это горючие слезы его горят? Или всю жизнь скрывал темперамент и вот только теперь потихонечку его выпускает? Но так или иначе, а вот так должна лететь наша пламенная речь!

Появился ведущий и своим острым как бритва голоском тут же вспорол тишину. И на сцене снова появился прекрасный пол. Выбежали тамбуристки, швыряя в нас высокими ногами. И не менее высокой, под самый подбородок, грудью. В мгновенье ока они смахнули с себя все – и прекрасный пол стал еще более прекрасным. Так всегда бывает, когда появляются они в своем антигардеробе, во всей красе своего вечного «нечего одеть». По крайней мере, в России, которая и приучила нас видеть женщин голыми, а девушек обнаженными. Это королева должна быть голой, а не король. Это намного лучше, чем голый король, хотя двадцать миллионов одних только американцев, напротив, считают, что голый мужчина – вот он – король и это куда естественней, нежели голая королева.

– Так это же гомосеки, педрилы несчастные, которые и в баню ходят, как мы на стриптиз, – возмущается Одиссей Моисеевич, – лично я всей грудью вон за ту грудь!..

И действительно, это было нечто способное убить и оживить в то же время.

– Как сейчас помню, пришла мама, принесла молока, и в такой же прекрасной упаковке, – сразу вспомнил себя он грудным. И признался, что в младенчестве ему не везло – его рано отлучили от сладкой. Присосался было, как тут же отняли. Так что в жизни ему, можно сказать, всю жизнь ее не хватало. Теперь он компенсирует. Восполняет упущенное. Наверстывает. И как он только не попался на этой приманке? Ведь, казалось бы, слишком личная жизнь, которой он в свое время посвятил свои помыслы и отдавал все свои силы (пока его не возревновала власть, очень она у нас ревнивая, сука), по логике вещей должна была захлопнуться, как в сейфе, в одной-единственной женщине (правда, она потом захлопнулась, но совершенно в ином месте), ведь это же так затягивает (по себе знаю). Не говоря уже о том, как это сближает. Иногда мне даже кажется, что мы с женщинами одно целое… Но так или иначе, а однолюбом он не стал. Было бы несправедливо, если б в жизни мужчины была одна, только одна женщина, и еще нелепее, если б, теряя ее, он терял бы смысл своей жизни. А ведь находились и такие, кто стрелялся, топился, давился, травился или, в лучшем случае, терял аппетит – из-за одной, с более или менее приличным туловищем, считая ее в своем роде единственной. Может, в своем роде она и единственная дочь, но сколько же таких родов на земле – не счесть. Не понимаю, как можно убить себя пусть даже из-за самой ослепительной звезды, будто одна только звезда в орбите нашей. Да разве стоило бы из-за одной-единственной астрономию разводить?! – видимо, читал я мысли Одиссея Моисеевича.