Дмитрий Пригов - Монстры

– Я бы пропуска ввела. Здесь места тихие, приличные. Чисто, культурно. И пограничная зона, опять-таки. Хватит, понаехало уже. Пускали бы по специальным разрешениям приличную публику. А эти пусть у себя там гадят, хулиганят и убивают друг друга, коли им так привычнее и приятнее, – завершила тираду возмущенная Елена Кандидовна.

– Так ведь если пропуска введут, нас первых сюда и не пустят, – резонно заметила Лия Семеновна. Елена Кандидовна ничего не ответила, но настороженно и понимающе взглянула на собеседницу. Да, лучше уж и не подавать никому подобных опасных советов. Себе же боком выйдет. Не подумала. Не подумала. Сгоряча. И поджала губы.

Дамы отшатываются от странного субъекта. Но он как-то даже изящно огибает их, принося извинения. Дамы переглядываются и понимающе улыбаются. Им немного неудобно за свои неоправданные подозрения, отразившиеся на их полноватых лицах и в резком подергивании тел. Они стараются быстро, насколько позволяет пожилая, достаточно уже вялая мимика, стереть с лица следы недавних подозрений. Удается. Они хотят сказать что-то милое и незначащее вежливому молодому человеку. Ну, что-то совсем незатейливое, но приятное, типа:

– Извините, а это не вы вчера…?

– Нет, нет, не я.

– Где-то я вас видела. Вы в Москве в консерваторию::?

– Нет, нет, очень редко. Практически никогда.

И расходятся. Немного повременив, Ренат быстро оборачивается. В то же самое время оборачиваются и дамы. Все трое в смущении так же быстро и отворачиваются. Через некоторое время Ренат опять украдкой оглядывается – они удивительно похожи друг на друга. Хотя, конечно, совершенно различной внешности и комплекции. Но с дальнего расстояния, тем более под сглаживающими лучами заходящего солнца, постороннему может даже на мгновение представиться, что Ренат как будто припадает к ним. А они ласково принимают его молодого, крепкого, лохматого, пружинистого. Но, естественно, это только кажется. Иллюзия. Слоящееся эстонское солнце и колеблющийся влажный воздух.

Удаляясь, Ренат слышит их голоса:

– Тут на хуторе, говорят, корову прямо на части растерзали.

– Какую это корову? – недоумевает про себя Ренат.

– Да что вы говорите! Волки?

– Какие волки? – опять недоумевает он.

– У Додика они все как на одно лицо. Пилят, пилят, давят, так сказать, бычий жир. – Она хихикнула.

– Елена Кандидовна, я решительно с вами не могу согласиться, – тихо, но твердо произносит Лия Семеновна. Она взволнованна. Она останавливается, чтобы восстановить трудное астматическое дыхание. Ренат снова оборачивается и видит вдали крупную грузную фигуру одной из них, из-за которой на уровне пояса быстро, с обеих сторон попеременно высовывается круглая рыжеватая голова Елены Кандидовны.

– Прямо как в прятки играют, – улыбается Ренат. – Милые старушки.

Ренат решает не идти на море. Не хочется. Не тянет. Направляется домой. По дороге заворачивает навестить одинокую Марию. Она лежит в кухне на лавке. Лавка узкая, и большое женское стареющее тело Марии свисает по обе стороны.

– А, Ренатка, – узнает его Мария по мягкому, но тяжелому ступанию. Половицы, заметим, вдавливаются под ним изрядно, но при том почти не скрипят.

– Слышь, сегодня уже две приходили.

– Кто? – Ренат подходит и стоит прямо над Марией. Она снизу смотрит ему прямо в глаза.

– Кто, кто?! Крысы. То одна ходила, а теперь вот по двое ходят, гадины. – Она криво усмехается. – Как твои сестры. – Ренат не реагирует. – Первую-то месяца три назад как прибила. На кухне мылась. В одном тазу, значит, стою, из другого, голубого-то, себя поливаю. Она выползла и на меня голую смотрит. Может, ихний мужик какой крысиный, а? Чего так смотрит? Не знаешь, как у них там различать? – впрочем, ее, видимо, не особенно волнуют половые различия крыс. – Смотрит. Я, как есть голая, схватила полено и за ней. А она по стене. Прямо вверх когтями цырк-цырк! Ну, я вскочила на лавку: – Мария пошевелилась и закряхтела от весьма болезненного движения. – Ой, не могу, все тело ломит. Вот, Ренатка, уже лет десять, как все тело корежит. Ничего не помогает. К их местным врачам ходила. Да они только: «Этттто» да «эттто»! Лекарства какие-то давали. Не помогает. Говорят, нервная система по телу растеклась и воспалилась. Уж я обмазываюсь керосином, газетами обвертываюсь – не помогает. Так вот, вскочила на лавку и поленом по башке гадину. Она свалилась и как поросенок заорала. Меня всю аж передернуло. Вот какая сволочь! Я ее бью, а она орет. И смотрит вот так. – Мария смотрела на Рената расширенными глазами. – Бью, а она орет. Бью, а она, проклятая, гадина, не помирает и орет. Больно ей. Тоже ведь тварь Божия. Я вот думаю, если бы мне кто так череп разворотил – уж давно дохлая лежала. А она, гадина, орет, сволочь, и живая все, подлюга! Все не помирает. Жить хочется! А кому не хочется? Вот и тебе тоже хочется. То-то. И мне. Уже весь пол в крови. По стенам тут течет. Кровь, мозги. Я потом с трудом оттерла. Вон там. – Она пошевелилась, указывая большой вялой рукой на место недавней чудовищной битвы. Снова заохала. – Ой, пошевелиться не могу. Тело прямо разламывает, как крючьями в аду дерут. Ой, грехи мои! Вот. Я бью ее, а она не двигается, паскуда, и орет. – Мария раскрыла свой беззубый рот. – Ну, забила, выбросила. Потом она уже мертвая ко мне приходила! Такая же, как живая, только мертвая. – Мария вздохнула и с трудом, кривясь от боли, села. Лавка тяжело скрипнула под ее грузным телом. – А мертвая-то она все же не такая злобная. Грустная. Все смотрит. И глаза у нее большие-большие, как у Зинки, у козы моей. Ну, я ее, мертвую-то, на третий раз подстерегла и опять забила. Чего ходить? А? Нечего здесь ходить. Других мест, что ли, нет? Коли мертвая, так и сиди, собака, на своем мертвом месте. И чем я ей, паскудине, приглянулась только? Грехами, что ли, своими. Ох-ох-ох, грехи наши! – запричитала она и перекрестилась. – Все болит, прямо сил нету. А как мертвую прибила, крови почти не было. Так, несколько пятнышек. Светленьких. И не орала. Рот открывала, а не орала. – Мария помолчала, вздохнула, попыталась привстать, но снова села. – А теперь вот обе приходили. Может, сестры? А может, одна и та же. То есть одна-то мертвая, а другая как бы даже вдвойне мертвая. И побледнее будет. Чего-то хотят от меня. Может, помирать пора? – Мария опять вздохнула и поднялась на своих опухших колонноподобных ногах в синих и красных прожилках. Повернувшись спиной к Ренату, поправила жидкие серые волосы. – Как думаешь, Ренатка, пора?