Дмитрий Пригов - Монстры

– Мы себе такого не позволяли. Тогда такого не позволялось.

– А что позволялось? – вопрошали весельчаки под легкие смешки окружающих.

– Такого вот не позволялось. Со взрослыми так не разговаривали. Не шлялись без толку. Не хулиганили и не безобразничали. На субботники ходили, да на ударных стройках работали, – несколько даже заходится в нервном противостоянии наглой молодежи ветеран. А той хоть бы что – только знай себе подхихикивает.

Так все и было бы, если бы не проклятая пенсия. Если бы не глупое самоуправство какого-то мелкого и бесчувственного чиновника. Местное население молча и одобрительно реагировало на безнадежное и бравое полковничье сопротивление режиму. По сему поводу ему простилось даже и русско-оккупантское происхождение.

– Да ттак, этто: – прохладно и приятно удваивали согласные русских слов.

– Так что же это? – настаивал Ренат, наклоняясь над водой.

– Этто: – Улли вытаскивал из-за голенища сапога внушительного размера нож и втыкал его в землю. – Этто ттакое большое белое. Не знаю, как эттто по-русски говориттть.

Ренат опытен в подобного рода встречах и разговорах. Не спешил. Не форсировал. Не пугался и не отшатывался. Присаживался. Долго всматривался в зеленую непрозрачную полуболотную озерную воду. Что-то высматривал в ней. Но ничего такого особенного углядеть не мог. Отворачивался. Пережидал. Оба молчали. Долго молчали.

– Этто реддко. Сейчас не будетт, – говорил Улли.

– А когда? – еле слышно, почти одним дыханием произносил Ренат.

– Непонятттно. Само приходиттт.

– А какое оно?

– Белое. Как женщина. – Улли разводил руки, по-рыбацки изображая нечто большое, белое, женоподобное. Оборачивался на Рената, долго и спокойно смотрел. Молча отворачивался.

– Понятно, – не настаивал Ренат. Поднимался. Стоял некоторое время, возвышаясь над сидящим на корточках сгорбленным Улли. Прощался и уходил.

Ренат шел назад той же просекой лицом прямо на слоящееся солнце. Его диски тихо, один за другим отплывали в стороны, освобождая центральную неужасающую пустоту. Впрочем, отплывали так медленно и их количество было столь неисчислимо, что дождаться самого окончательного провала не было никакой надежды. Да и не надо. Достаточно мягкого, обливающего все тело, жидкого тепла. Спиной же чувствовал неотпускающую влажную прохладу следовавшей за ним зеленоватой озерной воды. Пружиня на крепких коротковатых ногах среди кочек и провалов стихийно зарастающей просеки, Ренат огибал попадавшихся ему дам, бредших гуськом по узкой вихляющей тропке. Низкая, полноватая, в цветном сарафане, с трудом оборачиваясь назад всем корпусом к собеседнице, говорила как бы безразличным голосом:

– Конечно, талантливы, я ничего не говорю. Но словно под одну гребенку. Я их знаю с детства. Они все из нашей школы. Что вы мне будете говорить?

– А Максим? – вяло возражала крупная спутница.

– Ну, может, один Максим. И тоже вот стал колбасить.

– Ну, почему колбасить? Что вы говорите?! Сильный и выразительный звук. Его еще и добиться надо.

– Выразительный звук! Это для провинциалов! Впрочем, сейчас все провинциалы. Вы посмотрите на публику в Консерватории. Посередине произведения в паузе хлопают. В валенках приходят. Сейчас вообще вкус утерян. Эстрада да цыганщина. Это даже наш Карен из Еревана замечает. Он моему Андрею Васильевичу говорит: – Как они все жирно играют! – он из какого-то горного селения. У них там одни бараны да быки. Он и говорит: – У всех звук как бараньим салом смазан.

– Ну при чем здесь бараны и быки? – сопротивляется крупная и медлительная спутница. Отстает. Специально или от усталости. Делает передышку. Но и здесь ее достигает настаивающий и требовательный голос:

– А ведь не будь Додик в жюри, из них бы один, ну от силы двое-трое дошли до финала. Тут и возразить-то нечего. – Ответа долго не следовало. – Вы слыхали, Михаил Борисович умер. Мы в Москву звонили. Прямо на репетиции. Ужас какой! Кто же летом в жару, да еще в Москве? Как я люблю говорить: Отдых – та же работа на пользу здоровью. А у него сердце больное. Не берегут себя люди. Мы все сумасшедшие, работники искусств, так сказать, художественные натуры.

Тут обеих отвлек огибающий их плотный невысокий молодой человек. Он попытался сделать свой маневр достаточно элегантно, но неровности почвы прямо бросили его на пожилых настороженных женщин. Те отшатнулись. Кинули на него быстрый испуганный взгляд – вроде русский. Местный? И вправду, местные русские непредсказуемы. Вот, рассказывали, недавно несколько таких в магазине к молоденькой продавщице пристали. Говорят, чуть не до убийства дошло. Хозяина-эстонца, посмевшего было заступиться за свою сотрудницу, ногами забили. А на ногах у них ботинки специально все железом окованы для подобных вот зверств. Хулиганов поймали, хотели строго наказать. Показательный суд устроить. Так из Москвы распоряжение пришло – не трогать. Не разжигать националистические сантименты. Дело замяли. Вот так. Да и из той же Москвы, не говоря уж про провинцию, бывает, черт-те кто сюда наезжает. Вот тут постоянно ошиваются две московские сестрицы. Художницы, так сказать. Голые по пляжу бродят.