Дмитрий Пригов - Монстры

Изредка открывавшаяся дальняя боковая низкая дверка впускала стремительную струю сквозняка, прохладно, почти не касаясь лиц, обегавшего присутствующих и колебавшего пламя свечей, выхватывая из темноты блики металлического одеяния. Было мрачновато и в то же время празднично как-то. Исполнено ожидания некоего. Кого-то вызывали. Тот либо шел, либо отнекивался. Дверь снова захлопывалась. И все опять погружалось в спокойное, даже торжественное рядом-стояние, если можно так выразиться, мощной тьмы и легкого света. Стояние лицом к лицу. Снова отворялась дверь. И все опять приходило в неясное движение и шевеление. Казалось, огромная стремительная и упорная черная кошка вцепилась в страдающего, истекающего пурпурной кровью золотого оленя. Волочится за ним, медленными усилиями мощных перебираемых лап подбираясь к горлу. Он тащит ее и свое слабеющее прекрасное тело на передних стройных подрагивающих ногах в последних предсмертных попытках вырваться из мягких обнимающих и нежно усыпляющих лап. Задние же ноги страдающего чистого белоснежного существа уже безвольные и парализованные, словно их уговорили, тяжело тащатся по земле, прибавляя свой тяжкий мертвый вес к невесомости кошачьего упругого тела. Дикость! Ужас!

– Семеон был из тех старцев. Из первых, – Иван Петрович окинул всех медленным взглядом, замечая постаревшие лица своих одногодок и останавливаясь на молодых, возбужденных, благодарных. Благодарных ли? – Мне мой учитель Марий рассказывал. Тоже из сильных старцев. Я тогда совсем юный был. В те времена молодым гораздо меньше позволялось, – он взглянул, не как ожидалось бы, в сторону молодых и порицаемых, но в сторону старых и понимающих. Те склонили согласные головы. – О Семеоне все знали. Сейчас столько не живут. – Он помолчал. – За неделю до того, как отойти, отец Кирилл, мир праху его, – Иван Петрович перекрестился, все последовали его примеру, – назвал имя. Присутствовали только старцы. Молодым тогда подобного не позволялось, – повторился он, покачав головой. – Мне все пересказал отец Марий, тоже давно отошедший, мир праху его. – Иван Петрович снова несколько раз перекрестился и пробормотал какие-то неясные слова. На сей раз лишь некоторые последовали его примеру. – Он был молодой. Ну, по нынешним понятиям молодой. Его, естественно, не допустили. Он все потом узнал. Он был моим духовником. Как-то отозвал меня и сказал: – Помнишь отца Кирилла? Перед тем как отойти – Господь, упокой его душу! – он назвал имя Семеона и вызвал к себе. Что там говорилось, я не знаю. – Иван Петрович замялся, огляделся.

– Иван Петрович, а правда, сказывают: – раздался из темноты почти девический голос. Иван Петрович вздрогнул, мгновенно узнав его. Опустил голову, переждал. Пригляделся. Рассмотрел маленькое узкое овальное лицо с большими черными глазами, фронтально освещенное, словно вырезанное по краям из общего мрака не столько светом, сколько его собственным пристальным вниманием.

– Что сказывают? – наклонился Иван Петрович в сторону вопрошавшего. Волосы того сбегали блестящими водяными струями на широкие плечи, покрытые тяжелыми металлическими накладками. И волосы и металл взблескивали одинаковыми маслянистыми мерцающими бликами.

– Сказывают, что Этого, сторожившего каждое слово, обманули. Отец Кирилл уже не должен был называть ничье имя, но он назвал заранее и упредил? – что-то вполне невнятное произнес рослый юноша.

– Раз сказывают, значит, сказывают, – неопределенно ответил Иван Петрович. Никто так и не смог понять реальности описываемых юношей событий. Но и не посмел вмешаться в его смутный разговор со старшим.

– Значит, все могло быть по-другому? – настаивал молодой человек, для пущей убедительности своих юных неубедительных слов встряхивая гривой вспыхивающих волос.

– Не знаю, не знаю, – уклонялся от ответа Иван Петрович. Да и вообще, непонятно, что можно было ответить на подобное маловразумительное поминание возможности неких неидентифицируемых событий.

– А еще: – начал было юноша, но Иван Петрович, подняв руку, остановил его. Огромная тень от руки покрыла почти весь потолок низкого помещения, попутно затемнив и лицо юноши.

Собственно, и основательно напрягши память, он вряд ли мог ответить что-либо более конкретное и внятное. До него самого подробности доходили боковыми слухами, недомолвками и молчаливыми жестами разведенных в недоумении рук. Хотя, конечно, все было всем известно.