Дмитрий Пригов - Монстры

– Они в командировке, – отшучиваются моложавые женщины.

Искушенная Марья Ивановна недоверчиво поднимает на них глаза. Она слишком переполнена жизненным опытом, чтобы доверять подобным легкомысленным словам.

– Небось, ебутся всю ночь где-нибудь по баням, а вам мозги парят – командировки! Они все нынче по баням с ихним главным прокурором. – Голос Марии Ивановны обретает пророческую силу и убедительность. Действительно, Мария Ивановна следит за текущими политическими событиями. И делает соответствующие выводы. Женщины переглядываются на эту ее ничем не спровоцированную грубость. Мощные локти ее рук с закатанными почти до плечей рукавами халата, поддетой кофты и какой-то исподней рубашки прямо пылают от красноты. От всей ее фигуры при малейшем движении стремительно растекается волна жара. Женщины даже инстинктивно отклоняются, поглядывая друг на друга. Они пытаются загладить неприятную ситуацию, оставляя ее как бы незамеченной.

– Не видала мою пудреницу? – вроде бы небрежно обращается одна к другой.

– Ишь, мужики нонча с работы и на работу парами, – ворчит, сбавляя тон, Мария Ивановна. – А бабы брюки нацепили. Жопами толстыми вертят, – обе интеллигентные женщины снова напрягаются при слове «жопа». – Не разберешь, где баба, где мужик. Лижутся, как кобели крашеные. Особенно этот, как его:?

Женщины сразу понимают, кого она имеет в виду. Они тоже по вечерам и в воскресные дни смотрят телевизор. Целуется, ну и что? Телевизионных передач море. Бывают разные – интересные, не очень интересные и вовсе не удачные. Многое им самим не нравится. Например, как совсем уж исхалтурился Якубович. Или, наоборот, какой вчера симпатичный и, главное, умный был Парфенов. Но чего требовать от простой, хоть и искренней, непродвинутой старой женщины? Так-то она добрая, незлобивая. Она ворочается огромным неповоротливым телом. Гигантскими красноватыми пальцами выжимает в ведро половую тряпку. Со стороны может даже показаться, что душит там кого-то. Перекручивает тоненькие, беззащитные, нежные шейки. Но нет, нет, о чем вы, бабоньки?! Это совсем не журчание вытекающей тоненькой струйкой крови, а звуки выжимаемой из тряпки мутной, перемешанной с мелкими щепками, песком и крошками, грязной воды. Мария Ивановна же продолжает:

– Где ни попадя ебутся.

Женщины не выдерживают и улыбаются. Тоже ведь – русские бабы, с детства привычные ко всему такому.

– Сама-то, небось, Марья Ивановна, по молодости, ой, гуляла, поди.

– Гуляла, гуляла: Нигде не гуляла. Вот внук мой серьгу в ухо, как девка какая, нацепил и бегает. – Это она про внучатого племянника, внука своей сестры. Сама она бездетная и незамужняя. Не случилось. Может, оттого и несколько неадекватна в оценке самых простых жизненных ситуаций. Чересчур уж сурова в суждениях. – Чего скажешь, отвечает: – Все так! – А если все мордой о стенку колотиться начнут, тоже будешь? – А зачем им колотиться-то? – отвечает. – Тьфу, – качает головой. В каком-то смысле и она права.

У нее есть сестра. Изредка она подменяет Марию Ивановну. Она такого же роста и телесного склада. Такого же костистого покроя, но более веселого нрава. Всегда что-нибудь приятное скажет, не то что суровая Марья Ивановна. Иногда прикрикнет на сестру. Та покорно сносит – младшая все-таки.

Когда они рядом, то можно представить, как в молодости, красивые, зубастые, полногрудые, стояли на крыльце сельского бревенчатого родительского дома, залитые желтоватым светом заходящего солнца. Они прижимаются друг к другу и молча улыбаются, не отвечая на грубые шутки проходящих мимо парней. А шутки у наших парней известно какие – похабные. Но шутки. Смешно. И они смеются. Прикрывают тыльной стороной ладони рты, даже отворачиваются, вроде как шокированные и смущенные, но смеются. А потому что смешно. И парни. И лето. И молодые ведь. Тонкие крепдешиновые цветастые платья легко облегают их под нежным налетающим с близких полей пахнущим сеном и поздними цветами ветром. В Звенигороде. На Посад. В виду дальнего краснеющего на противоположном берегу монастыря. И вроде бы звон доносится. Нет, нет, это только кажется. Звоны давно отменили. Запретили. Там нынче никакой не монастырь, а собраны всякие инвалиды-калеки. Что-то с ними делают, перевоспитывают, преобразуют. Кто знает? Сестрам до этого дела нет. Они молодые. Они стоят на крыльце родительского дома и щурятся на заходящее слоящееся местное негубительное солнце. Изредка оборачиваются друг к другу и надолго замирают, всматриваясь в глубину такого похожего, почти своего, соседнего сестринского лица. Потом снова оборачиваются в сторону низкого слоящегося солнца. Щурятся улыбаясь.