Дмитрий Пригов - Монстры

– Понятно, – проворчал Федор Петрович и неожиданно зло почесал левую коленку, с трудом добираясь сквозь жесткую ткань темно-синих поношенных джинсов до зудящего места. Иван Петрович усмехнулся, как уходящий в отставку начальник, передающий дела молодому, но уже проявившему себя преемнику.

– С помещением я распоряжусь, – заключил он. – Просьба ко всем, без экстраординарных поступков. За вами много чего тянется. Рубите хвосты, так сказать. Внешние валентности убирайте медленно и не забывайте об экранировании. Оставляете только необходимые. Знаете, чем грозит форсирование, – перевел дыхание и оглядел сидящих. – Семеон, останься. Мы должны просчитать остатное и его покрытие.

Федор Иванович первым направился к выходу, резко припадая на левую ногу, обутую в огромный блестящий ортопедический ботинок. По ходу, проходя мимо Машеньки, фамильярно приобнял ее за плечи. Она, легко и чуть посмеиваясь, отстранила его и, опережая, первой успела выскользнуть из комнаты.

Этого достаточно.

– Да! Да! – бормотал он, пробегая вдоль глухих закрытых дверей, ворот, темных окон учреждений и контор в нижних этажах огромных, уже неразличаемых, наплывавших, как фантомы из сновидений, серых массивов зданий. Кое-где желтели, как подсвеченные аквариумы, отдельные, правильно-квадратно вырезанные в объемной темноте кубы маслянистого текучего света, внутри которых лениво, почти уже на остатней энергии бродили, вернее, плавали между столами редкие безразличные женщины. Они и сами почти светились этим ровным желтоватым светом. Как-то уж слишком замедленно открывали ящики. Переворачивали папки с бумагами. Замирали, вглядываясь. Исчезая из поля зрения, покидали комнату, задевая плечом раздутые черные пальто на вешалке, примощенной прямо у двери. Возвращались. Застывали, что-то припоминая. Недовольным лицом оборачивались на другую такую же тамошнюю обитательницу. Неслышно, но серьезно и даже несколько возмущенно отвечали, облитые все той же маслянистой светящейся консистенцией. Лица принимали напряженные малоприятные выражения. Следовал обмен неслышимыми, впрочем, легко угадываемыми репликами. Успокаивались. Во всяком случае, вид их становился умиротворенным. Долго молча сидели, вперив рассеянный взгляд в некую точку средостения стены и потолка. Неслышно вздыхали. Потом взор обеих разом обращался в сторону боковой, еще более залитой светом двери, откуда прямо вырывался сноп оживляющего сияния, как будто оттуда следовало ожидать пришествия Мессии. По крайней мере, новой спасительной идеи. Выгнув головы и даже немного привстав, заглядывали туда в неком, не угадываемом наружным наблюдателем, ожидании и напряжении. Хотя, естественно, все объяснялось весьма обыденно и прозаично – запоздалый телефонный звонок из соседнего помещения привлек их внимание или окликала задержавшаяся коллега:

– Я пошла, девочки. – Она просовывала голову в дверной проем и кивала сидевшим подругам. – Валька что-то кашляет, – говорила светловолосая голова, усеянная мелкими рыжеватыми кудряшками. – Опять садик на неделю пропустит. А вы что? Ключ не забудьте сдать. А то позавчера Наталья утащила, целый переполох был. Вскрывать хотели. Николай Николаевич весь день был как зверь.

– Она всегда что-нибудь такое выкинет. – Все трое понимающе фыркнули. – Помнишь, как годовые расчеты в Собез услала. Шуму было.

– А кто отыскал? – она выползала из-за двери всей своей крупной, недурно обрисованной фигурой. – Я как раз последней тогда к ней заходила и вспомнила, что она что-то там про путевки в Плес выясняла. Плясать бы нам на итоговом. Пока.

Уходит. Некоторое время пустота, образованная ее исчезновением, затягивалась мягким маслянистым светом.

А то местная вечерняя уборщица Марья Ивановна, гораздо большая специалистка по всякому высокому, нравственному и социально-идейному, чем по своей основной необязательной профессии, вплывает из той же соседней комнаты, пришаркивая шлепанцами и бренча выщипанной и расплющенной от долгого несменяемого употребления щеткой о ведро, откуда свисает неопределяемого, так называемого немаркого цвета тряпка – бывшая юбка. Или, скорее, огромные бледно-лиловые панталоны.

– Что, трясогузки, трепетесь? – ворчливо, почти изысканно-полушутливо обращается она к ним хрипловатым голосом, не поднимая глаз, пристраивая тряпку к щетке и опуская в ведро, полное мутной черной взбаламученной воды. – Мужики дома голодные сидят.