Дмитрий Пригов - Монстры

– Там был мужчина.

– Что-то тебе мужчины стали мерещиться, – в голосе ее промелькивает интонация снисходительного и даже несколько, можно сказать, глумливого превосходства. Но подруге не до различения подобных тонкостей, которые в другое время стали бы непременным предметом ее переживаний и обдумывания достойных ответных маневров.

– Был! Лицо бледное.

– Ну да. Изо рта такие вот клыки торчат и пламень вырывается.

– Ты не веришь, не веришь! – почти сразу же привычно впадая в отчаяние, переходя на истерический тон в невозможности что-либо кому-либо объяснить и доказать, произносит бедная женщина. – По телевизору вчера рассказывали про одного из какой-то секты. Он всю семью зарезал, расчленил и в морозильник засунул. У них ритуалы какие-то мистические. По ОРТ показывали. Про какой-то монастырь. Там при коммунистах калек собирали и избивали до полусмерти. Электричество из них хотели получить.

– А атомную энергию не хотели? Из них ничего, кроме говна советского, не получишь и не выбьешь, – цинично и даже зло замечает собеседница. – И то в ограниченном количестве. Больше килограмма в одни руки не давать. При чем тут секты? Это же вечно у нас. Страна такая. Народ такой. Вроде бы вот всякий раз начинается культура, западная мода, цивилизация: И опять все проваливается в местную жуть и дикость. Вот у одного моего знакомого брат-шизофреник. Сестра ему все про каких-то шаманов, воронов да про чернотку твердила. Нет чтобы цивилизованно лечить в онкологическом или психиатрическом центре. Естественно, помер. Господи! Это все для Марьи Ивановны. Какой все-таки дикий у нас народ!

– Не знаю, не знаю, – обиженно замолкает собеседница.

– А чего тут не знать-то? Пойди на улицу да проверь. Может, увидишь, что рога отпали. Сувенир будет. Мужу подаришь, – иронизирует она. Подруга нехотя улыбается. Смешно ведь все-таки – рога мужу подарить.

На этой двусмысленной шутке и заканчивается глава.

– Так все и было, – подтвердил Иван Петрович. Чуть сдвинул в сторону мощный канделябр, слепивший его и погружавший во тьму собравшихся за длинным тяжелым деревянным столом в низком сводчатом помещении. Размер помещения, почти полностью погруженного во мрак, только угадывался. Что-то просторное, гулкое, каменное. Подвальное.

Иван Петрович огляделся. Хотя что было разглядывать-то – все знакомые. С некоторыми бок о бок, не останавливаясь, не задерживаясь ни ни миг, и состарились. В их памяти он жил многослойным наложением образов юноши с вьющимися сильными львиными локонами и серьезного мужа со шрамом через всю левую часть черепа, давно заросшим теми же самыми, но чуть поблекшими, посеревшими волосами, и вот уже: Они взглядывали на него и усмехались, отгоняя от себя ненужные, но все еще будоражащие видения молодости. Ну и, конечно, конечно, помнили друг друга мальцами, подростками. Хотя уже так невнятно, недостоверно. Вроде бы не они ночью, скованные страхом, группкой пацанов с собакой, путавшейся под ногами, пробирались к реке выглядывать возле крайнего Симоновского сарая утопленницу и русалок. И выглядели. Те выходили из воды скользкие, струящиеся, все время оглядывающиеся с непонятной улыбкой и поблескивающей влагой несфокусированных глаз. Склоняя голову, отжимали на темную траву длинные льняные прямые волосы. Еще пристальней приглядывались к удаленному сараю. Прямо как местные ядреные купальщицы вослед убегающим по высокому речному склону молодым деревенским шутникам либо шустрым и ехидным старичкам.

Онемевшие мальчишки в сарае, подрагивая, жались друг к другу. В то же самое время и удерживая друг друга, преодолевая некое непонятное влечение прямо сейчас броситься в толпу этих уклончивых дев, неразличимых как сестры. Двое из них отделялись от толпы и, покачиваясь, совсем близко подплывали к сараю. Светящиеся, или легко подсвеченные, они плыли поверх невидимой травы, наклонив вперед головы, вглядываясь во тьму. Обнимая друг друга, легко посмеивались. Тельца ребятишек холодели, опускаясь до температуры этих обманчивых дев. Никто из мальчишек, но и никто со стороны не мог даже точно определить тот самый момент, когда встречное желание броситься в губительные объятия обольстительных скользких обнаженных женских тел овладевало всем существом. Некоторые и бросались. Что с ними сталось? Кто уж теперь упомнит тонкие подростковые фигурки, истончавшиеся до простого скромного темного вертикального надреза в сумеречном синеватом воздухе. Все остальное как-то поблекло, истаяло в памяти. Но сама река тогдашнее смутное вскипание ее поверхности ровно посередине, как раз напротив замка, сбоку от главного холма – помнится во всех деталях.