Дмитрий Пригов - Монстры

– Я пошел. На поезд пора, – никто не отзывался. Литератор по узенькой тропинке начинал спускаться к уже поблескивающему огнями вечернего освещения небольшому городку, расположившемуся как раз у подножья горы, на которой и высился монастырь.

– Машенька, ты не слушаешь меня!

– Слушаю, слушаю, – неожиданно низким голосом отвечала Машенька, появляясь из-под одеяла почерневшим лицом, прямо вся обугленная до груди.

Да, много всего.

Ренат откинулся на спинку подрагивающего, поскрипывающего, перекашивающегося пластмассового креслица в небольшом парковом кафе. Стояло мягкое позднее лето. Приятели сидели в открытом питательном заведении, которых с недавнего времени расплодилось по Москве видимо-невидимо. Количество их, действительно, неухватываемо не то что глазом, но и воображением. Скудным советским воображением, привыкшим к обозримому количеству предметов и институций, обслуживающих частную жизнь местного неприхотливого человека. Зато уж отыгрывавшимся на необозримости и неисчислимости предметов, знаков, символов, сил и явлений высокой государственности и неземного духа.

Ренат казался спокойным. Даже расслабленным. Все происходило задолго до того позднеосеннего безумства, истерики и горячки. Сейчас же он был спокоен. Даже несколько самоуверен.

Приятели покачивались в непрочных креслицах. Обоими владело меланхолическое состояние духа. Беседа текла медленно и прихотливо. С большими перерывами. Оба благодушно посматривали по сторонам. Была, как уже сказано, ранняя мягкая осень. Вернее, позднее благостное лето. Та незаметная грань перехода из, если можно так торжественно и высокопарно выразиться, расслабленного бытия в скованное почти что и небытие даже. Имеется в виду дальнейший стремительный пробег из поздней осени в необозримо-длительную, суровую, почти что губительную российскую зиму. Ну, естественно, губительную для непривычных. А привычным-то все привычно.

Приятели молчали.

За дальним столиком пустого кафе, под сенью огромного раскидистого дерева, странно полусгорбившись, сосредоточилась группка неряшливо одетых людей. Над чем может так уж особенно сосредоточиться группа наших дорогих сограждан? Ну, не знаю. Возможно, над чертежами космических кораблей и снарядов, предназначенных к завоеванию далеких галактик и томительно сжатых областей неведомого первичного вещества. Возможно, над чертежами. Или над планом преобразования действительности и звездного неба. Над диспозицией и расстановкой небесных сил в предпоследней мирозданческой битвы. Над простым бренным, смертным, расчлененным телом их недавнего собрата, раскинутого перед ними в своей последней наготе и непостигаемой неухватываемости. Может, кому придет в голову еще какая ослепительная, завораживающая и овладевающая идея. Но, скорее всего, в данном конкретном случае сгрудились и сосредоточились наши невинные соотечественники над неким количеством самого обыкновенного недовыпитого алкоголя. Что, впрочем, и незазорно.

Перед Ренатом матово светилась маленькая чашечка кофе. Приятель тоже потягивал из своей густо-коричневую жидкость. От дальнего стола им помахали грязноватыми руками. Ренат даже оглянулся – но за своей спиной не обнаружил никого, кому бы через его голову могло адресоваться их приветствие.

– Кто это? – спросил приятель, кивнув в сторону приветствующих.

– Понятия не имею, – пожал плечами Ренат. Еще сильнее откинулся на спинку кресла и положил скрещенные ноги на соседний шаткий пластмассовый же столик. Он придал креслу совсем уж опасный угол уклона. Однако ноги, прочно положенные на стол, удерживали от падения, неминуемого в противном случае.

– Месяц назад еду в метро, – рассказывал приятель. – От себя к центру. Между Академической и Ленинским ко мне с противоположной стороны так быстренько пересаживается, почти перепрыгивает внушительного размера тетка. Самого такого, знаешь, непрезентабельного вида. Вроде этих, – он сделал еле заметный кивок в сторону сидевших за их спиной. Там заметили. Повыпрямились, заулыбались, открывая глубокие черные провалы корявых ртов с выщербленными зубами. Закивали. Один из сидевших стал неуверенно приподниматься с прямым, вполне прочитываемым намерением направиться в сторону наших приятелей. Собутыльники удержали его. Он как-то даже игриво помахал ручкой и, немного завалившись, однако, поддерживаемый неверными, но многочисленными руками сотоварищей, снова рухнул на свое сиденье. Ренату и его собеседнику не очень пришлась по душе эта картина ничем не оправданного панибратства. Они отвернулись. – Так вот, пересаживается эта тетка и, не глядя на меня, почти не открывая рта, одними губами, но вполне внятно произносит: «Не оборачивайтесь на меня». Ну, естественно, обернулся. Такая простецкая баба с глупым лицом. Как говорится, морда сиськой. Прижимается всем своим немалым весом, обтянутым какой-то такой невзрачной шубейкой, и шепчет: «Не обращайте на меня внимания». Вроде бы так безразлично отворачивается совсем в другую сторону, а сама быстро-быстро продолжает: «Напротив вас сидит полковник, видите?» Действительно, напротив сидел, но не, как она утверждала, полковник, а подполковник. Такой кругленький и приятненький. Какой-нибудь хозяйственник из Генштаба. Миленький, аккуратненький. Прямо как, знаешь, наша соседка по коммуналке доверительно поведала моей маме: «Ой, встретила. Из себя полненький, глазки маленькие, подполковник!» – понимаешь, какая сила! На нее давит вся масса масс-медиа, кино и поп, предлагая ей в качестве идеала всяких там Ален Делонов, Марлонов Брандо! А она – полненький, глазки маленькие, подполковник! Прямо небольшой Будда такой! В общем, мощь природы и вечной женственности, как всегда, победили пошлый романтизм и лакированный пиар! Это так, к слову. А тетка в метро продолжает: «Это энергетический вурдалак. Он пьет вашу энергию. Только не смотрите на него. И на меня не оборачивайтесь. Рубите энергетические хвосты». Как? Что? – а она уже и выскочила на первой же остановке. Понимаешь! Рубить энергетические хвосты! А как их рубить-то? Топором, что ли? И в холодильник для сохранности положить, – и рассмеялся.