Дмитрий Пригов - Монстры

Профессора начало рвать, выворачивать. Словно что-то или кто-то из глубины его самого, схватив за чувствительную и подрагивающую плевру, всем своим невидным телом, впрочем, совпадающим по размеру и внутренней конфигурации с профессорским, старался вырваться наружу. Профессор извивался, капая на безжизненное тело юноши черно-желтой желчью и забрызгивая красноватой пеной. Его крутило и мотало достаточно долго, пока он, наконец, в изнеможении сам не слег рядом с неподвижным телом.

Глядя в окно снаружи, со стороны легкого обволакивающего незаинтересованного света, можно было бы заметить, как вся эта сцена, оставаясь неподвижной, в тот же миг словно стремительно уносилась вверх и во времени назад, почти в доисторический период ящеров или им подобных мощных неосмысленных существ. И пуще того – в шевелящиеся, медленно образовывающиеся титанические каменноугольные пласты.

Дверь растворилась, вбежала стремительная и собранная Зинаида, задев за притолоку двери своим неизменным мундштуком, издавшим глухой звук соударения дерева о дерево. Она обернулась на этот звук. Затем мгновенно перевела взгляд на залу. Профессор был в кресле. Он глядел на нее с неким петушиным задором. Ей хватило мгновенного, ко всему привыкшего и даже заранее, видимо, все подобное предугадывающего взгляда, чтобы вернуть происходящее и профессора в реальное время и русло реальных событий.

– Ты хотел, хотел этого! – выкрикнула она не то чтобы во гневе, но яростно-озабоченная. – Господи! – присела над юношей и повернула к себе его прохладное лицо. Если бы он мог, то заметил бы быструю набухшую на веках слезу, моментально, впрочем, исчезнувшую в глубине черных горячих зрачков. Она, как рысь, обернулась на профессора.

– Да, да! А как иначе? – вопрошал постепенно успокаивающийся профессор. С величавым достоинством и даже надменно он поудобнее устраивался в почти полностью поглощавшем его огромном кресле. – Не для того же он пришел, чтобы пить ваши с Дунькой приворожительные травки.

– Замолчи! – рявкнула Зинаида и обернулась на громкие отчетливые шаги, печатаемые по паркету соседних помещений сильными и решительными мужскими ногами.

В комнату быстро вошел, застегивая на ходу жилет и вынимая из малюсенького кармана огромные серебряные ручные часы на массивной серебряной же цепи, высокий худой человек с бородкой и пенсне. Это был доктор. Он, по случаю, оказался в соседних комнатах. Он там проводил время с женщинами дома. Он был несколько взволнован и пальцы на ходу путались в пуговицах жилетки. Он был артистичен и атеистичен. Даже изнеженно-артистичен и нецинично-атеистичен. Все его тело находилось в постоянном, не слишком шокирующем шевелении. Голова на шее легко склонялась в разные стороны, принимая скользящие негротесковые позы. Ноги все время переступали с места на место, поскрипывая подошвами красивых и модных штиблет. В то же самое время он слыл в обществе как вполне и наиболее естественная и непретенциозная личность. Да так оно, видимо, и было. Он легко и профессионально подхватил обессиленную руку юноши, пытаясь в запястье прощупать пульс. Голова его при этом чуть склонилась набок, а взгляд был устремлен в никуда. В окно. В этот полуобморочный петербуржский свет, чуть-чуть сконцентрировавшийся на время и внимательно разглядывавший доктора и лежащего перед ним молодого отяжелевшего человека. Доктор скосил глаза на часы и медлил. Опустил запястье, скользнул рукой к шее лежащего и застыл там. Длинный шнурок от пенсне, достигавший почти середины груди обладателя, обозначал постоянную и неменяющуюся вертикаль, отвес, в этом столь переменчивом и зыбком мире непредвиденных и опережающих нас обстоятельств. Так доктор простоял в молчании секунд двадцать, опустившись на одно колено. Снова, но как-то безразлично и даже, можно сказать, бесцельно взял запястье несчастного. Осторожно, без стука положил расслабленную руку рядом с неподвижным телом. Рука, все-таки коснувшись пола, произвела легкий, неприятно суховатый звук в пустынной зале с притихшими людьми. В щелке приоткрытых дверей белело просунувшееся лицо девушки.

Зинаида и профессор внимательно следили за всеми артистическими и, казалось, специально выверенными движениями и позами неподвижности доктора. Он не спешил успокоить их. И вообще не обращал внимания. Казалось, он был вполне занят собой и прихотливым положением своего тела в пространстве. Еще раз, подобно привередливой курице, склонил набок голову, прислушался к чему-то и пожевал губами.