Дмитрий Пригов - Монстры

Ренат вернулся к столу. Поставил чайник на чистенькую электрическую плиту. Огляделся. На белой стене обнаружил репродукцию картины какого-то возрожденческого художника. Не мог припомнить, какого. Женщина с полуобнаженной грудью держала за волосы уже порядком позеленевшую голову лохматого мужика с искривленным в посмертной гримасе ртом и черными кругами, окаймлявшими приоткрытые глаза. Ренат передернул плечами, отвернулся и на другой стене увидел ту самую японскую гравюру. Кухня, на которой неведомым, чудным образом оказался Ренат, судя по репродукции и гравюре, принадлежала интеллигентному московскому семейству, каких, впрочем, весьма немалое количество окружало и сопровождало по всякого рода мероприятиям и скандалам их популярную компанию.

Ренат налил чаю в большую белую хорошо отмытую кружку, без привычных в его быту желто-коричневых разводов, почти наростов. Примостился за столом напротив гравюры и стал рассматривать ее. По мостку гонимая, подгоняемая в спину сильным ветром, надувавшим специфичным образом специфические японские тонко-узорчатые ткани, спешила группка людей, придерживая руками плоские широкие соломенные шляпы. Они так спешили, что оставались на месте. Ренат мог созерцать их достаточно длительное время, чтобы разглядеть тонкие запястья воздетых к шляпам рук и такие же изящные лодыжки, обнажившиеся из-под вздуваемых ветром узорных одежд. Все было выдержано в холодном сдержанном лиловатом колорите. Спешащие оказались женщинами со странным сходством лиц, фигур и изогнутых поз. Передние, торопливые и спешащие, уже покидали поле изображения, заваливаясь за него головами, оставляя на листе свои не поспевавшие за ними ноги и локти согнутых рук. Двое же отставших удивительным сходством японских кукольных лиц, изгибом фигур, ломкими жестами были удивительно похожи друг на друга. Почти неразличимы на неискушенный европейский взгляд.

– Сестры? – засомневался Ренат.

В подтверждение этого они обернулись на него мягкими кошачьими улыбками. Сходство изображенных женских особей было столь велико, что они как бы мерцали, то соединяясь в колеблющийся единый контур, то снова распадаясь на две вполне различимые самоотдельные фигуры. Возможно, это было специфической абберацией именно ренатовского зрения, с детства поврежденного неправильным питанием, отсутствием не то что специальных, вообще каких-либо витаминов и, главное, долгим сидением в темном неосвещаемом чулане, куда мать запирала его, уходя по делам, дабы не сбежал.

– Сиди, пока не приду, – голос матери был не столько суровый, сколько озабоченный. И вправду, приходила. Возвращалась.

Ренат замечал замыкающее японскую процессию маленькое детское поспешающее существо, с трудом успевавшее за стремящимися от него вдаль женщинами. Попутный ветер все время помогал ему несколько сократить расстояние. Тем более что женщины застыли прямо у правого обреза изображения, словно резко остановленные чем-то стеклянным и невидимым. Но и ребенок тоже застыл. Ренат присматривался к нему. Увеличенное пристальным вниманием дитя вырастало в размер крупного буддоподобного объекта с непрорисованными деталями лица, влажными глазами, обозначенными одним движением быстрой кисти, и длинными мясистыми слоноподобными ушами. И тут Ренат чувствует, что, отвлекшись, обернувшись на внешнего, сидящего в некой дальней чистой светлой чужой кухне наблюдателя, в невероятных усилиях догнать сестер делает неверное движение и падает в прозрачный поток. Страха не было. Не было даже удивления. Он моментально и покорно, без всякого вроде бы ожидаемого в подобном положении от живого существа сопротивления или просто судорожных подергиваний, вертикально пошел ко дну, отмечая проделанный путь, как на вертикальной временной координате, восходящих прихотливым узором испускаемых игривых пузыриков. Ренат наблюдал их. Они даже развлекли, если не развеселили его. Наблюдал себя с распростертыми руками и ногами, в окружении обматывающей колышущейся распахнувшейся сложной одежды, опускающегося в постепенно темнеющую глубину стремительного потока. Наблюдал женщин на мосту. Наблюдал их со спины, уходящих в самый край листа. Наблюдал сам этот острый, обрезающий край. Потом видел спутниц, обернувшихся в удивлении, с бледными испуганными лицами и расширившимися зрачками влажных глаз. И река, и женщины, и он сам покоились в неостановимом движении. Вода была прозрачна, так что виделось легко и далеко в обе стороны. В одну все просматривалось вплоть до незнаемого Ренатом тогда, тем более в детском японском обличье и существовании, дальнего западного города Парижа с его изощренными фасадами и размазанными желтыми огнями вольных бульваров. На Востоке же совсем недалеко взгляд упирался в непобедимую твердь, из-за которой медленно поднимался оранжевый круг неослепительного солнца. Женщины на мосту, обнаружив пропажу, стремительно, но и неодолимо медлительно бросились назад, навстречу ветру, тут же обнаружившему их ясно очерченные почти одной линией обнаженные тела.