Дмитрий Пригов - Монстры

– Главное – живое делание! – многозначительно заявил профессор, подняв указательный палец правой руки. Его опять стало закручивать. Из темного рта высунулся несуразный, несоразмерно огромный, чтобы быть реальным, сероватый изрезанный язык. В этот раз, в отличие от прошлых игривых и смешливых, лицо профессора исказилось болезненно. Некий крик вырвался из глубины.

Гость напряженно молчал. Он отвел глаза в сторону. Когда же опять взглянул на хозяина, тот был спокоен, весел и улыбчив.

– Со временем поймете. Я вижу. Да уже и поняли. Уже когда шли ко мне, понимали. Шли проверить старика – мол, что ответит? Не попадется ли на коварном вопросике. Не возражайте, не возражайте. – И опять передернулся. Гость внутри себя как будто прочувствовал образ этого сложностроенного пробегания сканирующего флюида, как снимающего некую мерку, копию, по мелким и еще пластичным мышцам старого профессора. – Все развертывается в заранее предопределенном, предпосланном, предположенном пространстве. – Он неожиданно легко перегнулся через широченный стол, протянул и теперь уже точно и расчетливо положил сухонькую ладонь на мясистую и влажную руку гостя. Тот замер, почувствовав неординарность пожатия и жар его несколько шершавой кожи. Хозяин застыл с легкой улыбкой на лице. В этом его выражении и энергии маленькой ладони было что-то магнетическое, не позволявшее гостю отдернуть руку или даже обнаружить сомнения и колебания. На мгновение представилось даже, что его рука, нечувствуемая, физически не осязаемая, отлетела от него на неимоверное расстояние. Как бы даже уже и не принадлежала гостю, входя в состав всего профессорского окружения и его худенького тельца. – Понятно?

– Нннне очень, – почему-то стал заикаться гость.

Надо заметить, что суггестия, энергия влияния профессора была столь сильна и заразительна, что через некоторое время любой его визитер сам начинал выделывать какие-либо телесные штучки – подергивания, вскидывания, подмигивания. Временами превосходя в том и самого хозяина. Некоторые, наиболее чувствительные, и вовсе заходились в истерике. А женщин подобное доводило почти до средневекового кликушества. Хозяин знал это и не без удовольствия наблюдал за посетителями, за динамикой их необычной, вернее, после стольких лет уже привычной и с интересом ожидаемой реакции. На всякий случай в глубине, за створками ближайшего книжного шкафа по правую руку от хозяина находились флакончики толстого зеленоватого непрозрачного стекла с нашатырем и валерьянкой. Те же, кто чрезвычайным усилием воли преодолевал подобные сильнейшие соматические позывы, начинали несильно, но отчетливо заикаться. Это менее бросалось в глаза, но зато и оставалось на продолжительное время. Однако окончательных летальных случаев пока не наблюдалось. Хотя порой казалось, что все стремительно движется к этому.

Удивительно было наблюдать большие аудитории при достаточно длительных выступлениях и докладах профессора. Следить, как люди медленно и дружно погружались в некое коллективное пантомимическое действо, сопровождаемое отчетливыми звуками синкопических заиканий. Эти почти хлыстовские радения настолько обеспокоили власти как гражданские, так и церковные, что профессору не то чтобы официально были запрещены публичные выступления и преподавания, но ему настоятельно это советовали. Приезжали на дом и тихими, но настойчивыми голосами объясняли всю двусмысленность и провокационность возникающих вокруг него ситуаций. Особенно в то сложное и неоднозначное время, когда повышенная общественная нервозность и без того порождала странные вспышки, выбросы агрессивной энергии. Молодежь была чрезвычайно возбудима и подвигаема вовсе уж на безумные, почти невозможные мероприятия. Кругом только и было что панические разговоры о террористах и террористках. О бомбистах и социалистах. Ждали предстоящей войны. Доносились слухи о бунтах. О немыслимых социальных и даже антропологических катаклизмах. Прибывавшие к профессору со специальной миссией и настоятельными рекомендациями высокие гости надолго замолкали, выдерживая серьезную многозначительную паузу. Покидая дом, они внимательно вглядывались в подергивающееся и странно улыбающееся лицо профессора, впрочем, вполне рассчитывая на понимание с его стороны. Уж и не поминали даже про весьма и весьма неординарные его высказывания в области сексуального и еврейского вопросов, тоже весьма будоражившие общественное мнение. Это уж ладно.