Наталия Осташева - Рыба на том берегу. Стихи разных лет

догорать оставлю головню
над воздуходувными мехами,
грубую мужскую болтовню
разбавляя женскими стихами

и представь, что ливень тот ночной
падает в мифическую крышу,
и дурацкий шорох за стеной,
и земля с ладонь величиной,
словно ты заговорил со мной,
не боясь, что я тебя услышу.

2009, Москва

В страны, жаркие, как споры
Я тебя не увезу
Вырви корень мандрагоры
Чтоб попробовать на зуб

Пролети через планету
С визгом тысячи ракет
Я пожарю нам котлеты
На изысканный обед

Где там в пламенном моторе
Выжечь нужные слова?
Льется песня на просторе
Моря не из рукава

Белый парус, новый полюс,
Воздух терпкий, словно чай
Я уже сказать готовлюсь
Главное – не отвечай

2009, Москва

1.

Она – не то чтоб красива,
Но тоже была хороша, фору многим:
Бывало, посмотрит в глаза, и макушка болит от давления.
И вот однажды она его попросила
Просто помассировать ноги,
А заодно почитать негромкое стихотворение.

И кто же откажет такой,
Когда кровь с молоком,
И особенно если июль и закат над рекой.

2.

Уже курс рубля колебался раз пять или шесть,
И куплены соль, телевизор, круиз и стеллаж из Икеи.
И, вроде бы, все хорошо —
посуда цела, не ссорятся, не кричат,
А с другой стороны – не пришей,
Будто выпил чаю,
И остался лишь сахар на языке.

3.

Ей нравилось его рисовать,
Даже утром,
И так был красив, негодяй,
Что мечта, мечта.
Она любила его за черные кудри,
Но скоро он сделался лысоват,
И любить его стало не за что.

2007, Москва

И даже если родители тщательно застегивали на нем «либеро»,
Всё равно не вышло вырастить лидера.
Школа вошла всего на полслова, и он ее откусил.
Косуха со сломанной молнией, плоский экран пи-си,
пассы над старой колодой, женщина старше на одиннадцать лет,
скрип софы, перемены климата, белый билет
из дома сразу в шестую или двенадцатую строфу.
Скелеты в шкафу.

Марлевая форточка с видом на дом-музей,
зеркало, в котором всегда отражалось девять его друзей
(они синхронно откусывали и прожевывали лимон),
потому что трюмо.
Рюмочная за углом каждый вечер кишела публикой,
которую можно было сажать на лопату
и вбрасывать, как уголь,
как будто дверь на улицу – это топка, а поезд едет,
и кто-то на верхней полке обязательно оказывается на диете,
и стук колес прерывается взрывами хохота и звоном, звоном,
и не важно, что платформа не приближается,
потому что ведь город – вон он —
маленький такой город,
можно зарисовать в блокноте, и еще останется место.

А на столе два стакана и булочка из слоеного теста.
И еще этот звук, когда на каждую слабую долю ложки звенят
так, что под этот звон можно безнаказанно изменять.
И если в дверь никто не стучался, и, тем более, не вошел —
всё хорошо.

2007, Москва

когда отсыпаются нелюди
и закрывают лопасти,
диоген твоего тела погружается в бочку
и становится архимедом

плавать на льдине,
как мамонтенок, поющий про «мама, где ты»,
а мама вроде бы рядом, но все еще не одета,
она смотрит какой-нибудь сериал или как его,
где маленький мальчик,
похожий на леонардо ди каприо,
глупо смеется, выкупив смех, как тим или талер,
а потом вырастает и становится похожим
на иосифа сталина,
он курит трубку и пьет оранжевый куантро,
ездит в метро,
перебирает жизни, как спички в маленьком коробке,
держа на крючке
твой беспокойный сон, зацепив его за губу

и жизнь, еще вчера вылетающая в трубу
(будто это не жизнь, а какая-то инсталляция),
звучит нотой «ля»

целый день потом идет дождь

2007, Москва

Сидишь и ждёшь, что чай слегка остынет,
а на площадке кончился февраль.

Не то чтобы на горке снег растаял,
А все уже давно идут в панамках
И запускают вверх воздушных змеев —
Один летит над городом твоим,
Но так нерезко, будто сто экранов
Друг друга повторяют, и друг в друге
Себя не успевают опознать.