у переезда старого
долго идет состав,
умные станем, стало быть,
скоро учить устав
тонкое гнется деревце
над ключевым мостом,
и ничему не сделаться
ни для каких потом
и понимаешь, вроде бы,
в точных наверняках,
что этот ключ, как родину,
нужно держать в руках
знаешь, в какую сторону,
вроде бы – вот, решил,
только пружина сорвана
там, где крутить спешил
«Ты, как обычно, врёшь, в смысле, ты говоришь, что рад…»
Ты, как обычно, врёшь, в смысле, ты говоришь, что рад,
Кем бы ты ни был, главное, чтоб рассказать о чем —
Вчера среди ночи попала в пробку на Ленинградке,
Слушала радио, думала, кем/чем ты на этот раз увлечен.
Такая Москва – оторвет полчаса, но отдаст полжизни,
Только бы лето было бодрящим, такая малость.
С неба не падает, но ты говоришь: «Ложись».
Не одобряешь, чем бы я нынче ни занималась.
Вот говорят, такая ровно погода и, в общем-то, лето лечит.
Я закрываю окна, это фигура речи.
«До фонаря, точнее – от сих до сих ты…»
До фонаря, точнее – от сих до сих ты,
Как часовой, точнее – по часовой,
Ходишь по кругу и любишь одних басистов,
Дождь из одной категории весовой —
В общем, всё чисто.
Вот и волна шипящих накрыла площадь
Там, где рука залезла под облака,
Небо дырявое над головой полощет —
То ли начало черновика,
То ли попроще.
И хоть ты тресни, не смейся, но этот бесит
Красный закат стигматами по домам.
В городе детства кромешная темень в десять.
Кажется, это пришла зима.
Переоденься.
А настроение твоё —
Что тот подпольный олигарх,
Но под ногами водоём
Весь в этих рваных берегах.
Смотри, чудовище, внизу
Такой изысканный ландшафт.
И порт похож на стрекозу,
И всё в предложных падежах.
Как будто больше тридцати,
Но явно меньше сорока.
И сразу в воду не войти,
Покуда греются бока.
Но если бог на пляж не лёг,
Уговори садиться тут.
И ты берешь под козырёк,
И ловишь лето на лету.
Идёт бычок, качается,
Привычка у бычка.
Так в жизни получается:
Когда доска узка,
Когда наклон не выверен,
А дом стоит, как был,
Когда никто не выберет
Из тех, кого любил.
А солнечно над озером,
А утки хлопьев ждут,
И будет отпуск осенью
На сорок пять минут,
И шар зеркальный вертится,
И дерево растёт.
И никому не верится,
Что всем бычок идёт.
А он заходит за угол,
Где площадь и народ,
И весь, как будто заговор,
Идёт себе, идёт,
И лошади подковами
Звенят самим себе.
А он идёт подкованный
В латыни и в борьбе.
И соловьи над трелями,
И поезд в Дюртюли,
И лёд уже расстрелянный,
И майские прошли.
А он идёт вразвалочку
С портретом у плеча,
Нескладную считалочку
Губами бормоча:
«Идёт бычок, качается,
Голодный, может быть,
А песня не кончается,
И некому водить».
И ночь за ним, как занавес,
И речь над ним, как речь,
И непонятна заповедь,
Которой пренебречь.
Забери свое «эскузо»,
Все мы родом из Союза
И коллекция монет —
Марки, форинты, песеты.
У тебя мои кассеты,
Никого на свете нет
Ни дороже, ни богаче,
Все уехали на дачу,
Где Протва или Ока.
И скажи еще спасибо,
что невиданная рыба
Не орет на рыбака.
Здесь не реки – океаны,
Страны, страны, страны, страны,
С перерывами на сон.
Если верить интернету,
Там, где бросили монету,
Завершается сезон,
Лето, шорты, газировка.
Не поможет трассировка,
Если некуда идти.
И как будто бы неловко,
Что ни жизнь – командировка,
Без обратного пути.
«У Кобейна в восемь саундчек…»
У Кобейна в восемь саундчек
Может быть, распишется на шапке
И в двенадцать молодость пройдет
Тут какой-то странный человек
Просит перейти ему дорогу
Переедет осень в желтый дом
Читать дальше