Ты меня не любишь, говорит
Школьница и школьник, берег шаткий
У обоих небо на руках
И фонарь у дома не горит
И примерно всё не слава богу
Словно анекдот и гороскоп
И в двенадцать молодость пройдет
Счетчики воды, воды и света
Выключены, выкручены, стоп
Переедет осень в желтый дом
Размотает старые кассеты
Никому не слышно было чтоб
Скоро наживется на снежках
Небо, тесноватое в боках
Запоёт, захлопнет турникеты
«Видел удивительные страны…»
Видел удивительные страны,
Хочешь в ноябре на Эверест.
Говорят, что ты немного странный.
Бог не выдаст дом твой и подъезд.
Этот день в огонь не подливает,
Пусть неблагозвучен перевод,
Просто по-другому не бывает:
Скоро школа, старость, новый год
Маленькие звезды, тусклый месяц,
Липовые блики на окне —
Будто выбирай одну из лестниц
И взбирайся весело по ней.
Ты молчишь, что странно для поэта,
Этот фильм не то чтобы немой.
Просто непростительное лето.
Вечер, пробки, хочется домой.
От перестановки объектов
пешки попадают в дамки, а рыбки – в банки,
и команды «лежать» или «руки за голову»
вряд ли похожи на личные оскорбления.
Но если по улицам города ходит Некто,
весь этот мир начинаешь воспринимать, как заговор,
где даже прокрустово ложе не умещается в рамки,
а сила слова медленно погибает от силы трения.
В общем-то, дай мизинец, и те-кто —
тут же назовут якудзой или начнут мириться,
съешь свою шляпу – и тут же запишут в друзья
или безголовые всадники…
Но если по улицам города ходит Некто,
приходится бегать на перекресток и громко кричать:
«без паники»,
приходится объяснять, что этого ни в коем случае
делать нельзя.
Но самые обычные граждане
все равно вызывают милицию.
Маленький мальчик вырос, он старый усатый лектор,
тяжелые двери скрипят,
невесомый год пока еще не отсчитан,
высокое небо по-прежнему пахнет ландышами.
И так же по улицам города
ходит и ходит Некто,
оглядывается,
переминается с пятки на пятку
и надо же —
всё еще ищет твоей защиты.
«В прицеле ока дальнозоркого…»
В прицеле ока дальнозоркого
Москва качается в тазу,
Луна висит над парком Горького
И лета ни в одном глазу
И зеленеют, и топорщатся
Наборы лего в облаках,
И весь июль поет уборщица
С огромной тряпкою в руках
И ветер носит по окраинам
Её простые ай-люли,
И всё неправильно, но правильно
На языки перевели
Слова, как камушки, катаются
По этой медленной волне
И угадать меня пытаются
По разговорам обо мне
И дождь стучит на безударные,
И красота уже не та,
И люди ходят благодарные,
Не понимая ни черта
Никто не лезет в примечания,
Боясь найти, и потому
Проходит жизнь в ином молчании,
Не объяснимом никому
И вот лимон порежешь дольками,
Нальешь чего-нибудь в лимон —
Луна взойдет над парком Горького,
Как огнегривый покемон
И травит ливнями и градами
За молчаливые бои,
И всё высверливает взглядами
Тропинки тайные мои
«Твой Кьеркегоголь портит барельеф…»
Твой Кьеркегоголь портит барельеф,
Вокруг слоны, святые и кувшины,
Давай сбежим от грохота машины,
Пойдем домой, десерта не доев.
Любой сказал бы, радуйся, пока
Гребут гребцы, и волны остаются,
Одни живут, другие расстаются,
Придумай сам, куда ведет река,
Ответ любой сойдет для дурака.
Я на крыльце, а ты в окне любом,
Не важно, кто босой под абажуром,
И город Бостон или город Муром,
И кто кому приходится рабом,
Когда закаты в небе голубом.
Люби-люби, как можешь или впрок,
Твое Мерло в мое Понти не бьется,
И чертишь круг, и пропасть остается.
Где было око – получаешь «ок».
Где было всё – появится предлог.
Когда поймешь, что кончился завод,
Твой Кьеркегоголь вечером уйдет.
Читать дальше