Борис Чечельницкий - Кривая речь

Забрала у них папиросы,
Загнала на дальний погост.
И все комсомольские взносы
Пошли этой твари под хвост.

Герасим из кресла извлекся.
Погнал не поземку – пургу.
Сказал:
– От тюрьмы я зарекся,
А вот от Мумы не могу!

Дворняга, а сеет крамолу!
Я выбью из задницы зуд!
Над этой врагом комсомола
Я сам учиню самосуд!

Герасим нетвердой походкой
Крадется и ловит Муму.
Он дышит портвейном и водкой,
А ей не понять что к чему.

Косит перепуганным глазом.
В зрачке трезвый разум горит.
И вдруг человеческим басом
Комсоргу она говорит:

– Я не люблю летальных аппаратов [2].
Мне Свидригайлов веников не вяжет.
Еще далеко мне до патриарха.
Оставьте мой компотик мне на третье.
Я купола проветривать пойду…

Потом была зашторенная тачка.
Она увязла в топкой колее.
Всклокоченная бегала собачка.
А врач отметил: белая горячка.
Тлетворный запах Пугача В. Е.

Герасима три дня бросало в дрожь.
Увы, не всех комсоргов время лечит.
Во сне собака прыгала на плечи
И лаяла: «Умрешь! Ядрена вошь!»
И он скончался, пал на поле сечи.
Пила на панихиде молодежь.
Всю ночь звучали пламенные речи.

И я там был, подкармливал Муму.
Она облезлым хвостиком виляла
И думала: сошлют на Колыму,
Придется где-то слямзить одеяло.

Белеет ли в поле пороша,
Желта ли, как лист табака,
Моя посиневшая рожа
Про это не помнит пока.

А в кузнице – словно в парилке,
К тому же я пил не ситро.
Пропорция пива к горилке
Примерно ведро на ведро.

Про порцию сала… Так сало —
Оно либо есть, либо нет…
Какая-то нечисть плясала,
Рогатый плешивый брюнет.

А я ему: «Эй, смуглолицый»
И в горло вминаю клинок.
Летим, говорю, до столицы.
Нужны… чечельнички для ног.

Весь пол изгваздал и обшарпал.
Убил бы, да пачкаться влом…
Потом я с ним возле Шушар был,
Ну это за Царским Селом.

В карете висел на подножке.
Штормило. Не выпал едва.
Потом попросил босоножки
У Кати под номером два.

Я думал, что сцену закатит,
Когда как последний кретин,
Сказал, что в России из Катек
Полянская [3]– номер один.

В карманы не лазил за словом,
На что мне сказали: «Свинья» —
Ну эти… Потемкин с Орловым
По-моему, оба – князья.

Всучили мне драные лапти
И пару потертых лосин.
Потом керосинили в Лахте:
Их водка – как наш керосин.

У Кати такая осанка
И лапти, как шуба с плеча…
Потом прибежала Оксанка,
Дала мне стакан первача.

Что значит родная пшеница,
Не то что чухонская хрень…
На ком я собрался жениться?
Не помню – мозги набекрень.

Как-то после полночи, после пьянки [4]
Дева возле урны давила банки.
Синяя, как небо над головою,
На губе висел косячок с «травою».
Стива помрачнел и сказал, итожа:
– Господи помилуй, и с ней я тоже.
У меня ж друзья в министерстве с главком,
У меня ж семья, мал-мала по лавкам.
Прикупи цветов и в своей юдоли
Соблазняй родную овечку Долли.
А исполнив долг, не скули, не тявкай,
Не случайся с каждой бродячей шавкой.
Похотливый сон многократно сбылся.
Хватит пальцы гнуть, ведь со счета сбился.

Ладно, дело с поварихой,
Сватьей бабой Бабарихой,
С гувернанткой, с референтом…
Успокойся, Стива, – хрен там.
За амурный героизм
Травит байки организм.
К новым подвигам торопит.
А жена? Жену – коробит…

Стива был красивым малым,
Воротник хрустел крахмалом.
Стива был отцом примерным,
Подавал благой пример нам:
Пах парфюмом из Парижу,
Приголубил сына Гришу,
Приласкал родную дочку,
Теребя ее за щечку,
Дал ей вкусную конфетку
И ушел… ласкать нимфетку,
Ведь отец – он не прапрадед,
А жена сказала: «Хватит.
Ты – охотник, я – не та дичь,
Дорогой Степан Аркадьич.
Я – домашняя наседка.
Вот вам шлепанцы, газетка,
Одеяло и подушка,
В коридоре – раскладушка.
Если в спальню хоть ногой,
Врежу по лбу кочергой».

Стива извинялся, молил пощады:
Не гаси очаг – пострадают чады.
Этот капиталец совместно нажит…
А жена молчит, кочергою машет.
Видно, пары сладкие только в «твиксе».
Все смешалось в доме; не дом, а миксер.
И от раскладушки мозоль на попе.
Все смешалось, словно в калейдоскопе.