Евгений Сабуров - Тоже мне новости

Но вот проблема заднего прохода
интеллигенцию волнует с той поры,
а может быть и ранее, ну вот, возьмите,
будьте так добры,
Платона или Аристотеля,
которые, что этого касательно,
так в сущности одной природы.

Не будучи ориентирован вот так
я часто недоумеваю,
когда представлю гуннов на конях,
Атилу впереди… Меня всего ломает.

Как только дочитаю смерть мою
я снова с вами свижусь, женщины.
О, женщины мои! Молю
не вас – себя. О чем, увечные?

О том, чтобы пожить еще
со всей той сладостью, со всем тем
безобразьем,
в которые как в полдень обречен,
в которые как в ночь не влазим.

Я не готов начать опять сначала.
Липучих звуков простота
меня по захолустьям укачала,
засовывая в разные места.

Как только дочитаю, дочитаю,
вернусь в Мадрид, мой принц, и вновь
Лаура
споет о том, что небо хмуро,
но будем жить и с небом не считаясь.

Отрицая все на свете,
я смотрю на жопы эти.
Телеса и волоса
порождают чудеса,
в мусикийские искусства
погружая наши чувства
динамично, незатейливо,
но с претензией усталой.
Оторвавшийся от телека
я глядел как ты блистала,
поворачиваясь медленно
киской стриженной вперед,
отражая попкой медной
весь осенний небосвод.
Облака текли вдали.
И куда они текли?
Слезы горькие струились.
Мы еблись и мы забылись.

Все проходит безвозвратно,
только лишь искусство внятно,
отрицая всё на свете,
возраждает жопы эти,
эти сиськи огневые,
так же как глубины мысли,
что как мыши полевые
вправо-влево быстро прыснули
и сидят себе по норам,
ожидая, что Ронсар
непристойным разговором
вызовет сердечный жар.

Ах, Плеяда, ах, плеяды!
Наши души дышат рядом,
так же и носы сопят,
в унисон сопят, согласно
древним правилам прекрасным —
поеблись и надо спать.
Только лишь искусство царственно,
остальное всё гражданственно.
Мусикийское искусство,
не какое-нибудь там,
пробуждающее чувство
так полезное сердцам.

Мы ушли. Мы были рядом.
Мы страдали, мы любили,
мы одним питались ядом,
говорили: – или-или,
говорили: – либо-либо,
плакали: – я здесь стою,
тихо рисовали рыбу
у безумья на краю.

Мы такие, как мы были
и когда уже нас нет,
две щепотки серой пыли
это вовсе не ответ.

Только жареные киски
и пахучие стихи
нам близки и ходят низко
упоительно легки.
А весна твоя, старушка,
так прославлена Ронсаром,
что ей-Богу жизнь – игрушка,
ласка – лестница к пожару.
Не за тем, чтоб затушить,
а затем, чтоб с этим жить.

Смерть сметает всё на свете,
но не попки, попки эти
остаются на века
в непослушных снах искусства
паренька и старика
очень четко, очень густо,

непонятно тем, кто мысли
стоющей забавой числит.

Уйдем отсюда, страсть!
Зачем нам знать о том,
что поумнела власть,
что кто-то строит дом,

завез и кирпичи и бревна.
Уйдем отсюда, страсть,
насрать на них нам ровно
так, как и им на нас.

Красть солнце не забава,
а долгая работа.
Уйдем отсюда, слава,
сласть и суббота.

Суббота – сладость дней
и славная столица,
которая в саду теней
на наши губы криками сочится.

Уйдем, отсюда, страсть!
Что нам в их кирпичах!
Пускай мы только часть,
пускай мы только час.

На крики есть ответ,
но тот ответ невзрачен.
По пьяни смысла нет,
но и никто не страшен.

Рассчитывала поебаться,
а вот не вышло и теперь
сплошное сестринство и братство
и в мир распахнутая дверь,

а запахи до самой спальни
с участка тянутся, с травы.
Необычайный и печальный
лоскут сползает с головы.

Обнажена, обезоружена
лежишь и чувствуешь, что блядь,
что всё неважно, ласку мужа
и то готовая принять.

Не всем доступны радости любви.
Вступают люди в связь словами
и думают, что между нами
бесчисленные толстые слои.

Прорыв возможен. Будьте так добры,
чтобы себе позволить
себя пролить, себя просыпать солью
на бешенное множество игры,