Саша Ирбe - Горячий аккорд (сборник)

Что ты молчишь,
в глаза взирая, Анна;
неужто там тебе ещё больней
лежать
на серой паперти дивана
и коротать
остаток сонных дней?!

Неужто там тебя за всё простили
твой муж,
твой сын
и воинство твоё?!
И так тревогу в сердце погасили,
что даже больше
не слыхать её?

Ох, Анна, Анна!.. Где твоя обитель
и розы чайной терпкие цветы?
Ты, как Нева,
стоишь теперь в граните,
но никогда теперь не станешь ты
покорной ланью
для досужих сплетен,
сусальностью – для лживых языков.
Скажи мне, Анна, как доносит ветер
к тебе с «Крестов»
тюремный лязг
замков?

Не вздрагиваешь ли
в граните, словно
очнулись руки?!
Не звенит строка?!
Здесь на тебя
легко и обречённо
глядит, как вечность,
сонная река.

Что тебе этот лёд оправданий?!
Ты закончила с жизнью игру.
Как на ко́нях на сером диване –
там летишь и паришь на ветру.

Поутру,
жёлтый дом вспоминая,
вдоль Фонтанки
спускаешься вниз,
и глядят в тебя бездна немая
и нависший над домом карниз.

В Летний сад беспокойно и стойко
тихо входишь и розу берёшь
у того, кто не любит нисколько
(в нём и прежнем любви не найдёшь).

Но тебя здесь пленяло другое.
(И другое пленяет теперь.)
Царство радости, царство покоя
и раскрытая
в прошлое
дверь.

Там, вдали, плывут неторопливо
по Неве всё те же корабли.
На земле ты многое любила.
Многих ли ты любишь без земли?

И когда взлетают самолёты
над твоей Фонтанкою-рекой,
смотришь в небо, долго ждёшь кого-то,
поправляешь волосы рукой,
к дому прижимаешься щекой.

И пускай тебя уже не встретят
ни твой клён,
ни дом,
ни сын,
ни муж…
Здесь остался только чёрный ветер
грохотать по недрам
сонных душ.

Всё, что было
для тебя дороже
солнца,
жизнь низринула,
дробя.
Почему я,
Анна, так похожа,
так теперь похожа
на тебя?!

Ты думаешь, стихи приходят в срок?!
Они в меня врываются,
как бог!
Неважно: где рука, а где нога,
не будут ждать заветного звонка.

Зачем приходят?..
Знают лишь они,
но ты в меня, как в книгу, загляни.
Вот видишь – дом, вокруг цветы, поля…
А дальше?.. Опустелая земля.

А дальше?.. В старом реденьком лесу
корзинку с красной ягодой несу.
И бродит в том лесу счастливый дед.
И светит в том лесу счастливый свет.

А хочешь, на странице 35
меня своей любимой повстречать?
Когда же на странице 23,
то я на ней там девочкой, смотри!..

А видишь, эти рытвинки обид?..
Да ты не смейся!.. До сих пор болит…
Пусть их чужая сделала рука,
ты в руку ту вглядись издалека

и водами души своей родной
всю горечь ран
и боль мою
омой!

Но ты уходишь!.. Страшен мой итог!
Сама себя не мыслю от тоски!
Тебя, как странно, но пугает Бог.
Сказал: «Тебе важней всего – стихи!..»

И я пытаюсь книгу закрывать –
зачем она, раз некому смотреть? –
но начинает в книге оживать
всё прежнее, что превратилось
в твердь.

И вот уже печальные стихи
описывать готовы дом, уют…
Ещё?..
Как были ночи коротки.
Ещё?..
Как в небе ангелы поют.

И деда…
(Строчки строги и просты.)
Как я за ним брела тогда в лесу…
Ещё?..
Тебя, в ком столько пустоты,
что больше столько не перенесу.

И кто бы знал, что так замкнётся круг?!
Любимый внук… В дому рождённый гений…
В изломе лба и горделивых рук
есть двадцать шесть
надписанных
ступеней.

Есть двадцать шесть
внушительных
шагов,
а дальше –
колыхание над бездной.
Есть – полчище
написанных стихов
про темноту, про сон,
про дар чудесный.

Но есть и он,
дуэль сокрывший куст,
(вблизи – Машук,
вдали – герой Эльбрус).
…И белая дрожащая рука
лежит на нервной паперти
курка.