Саша Ирбe - Горячий аккорд (сборник)

Он курит, долго варит чай,
идёт домой, когда стемнеет,
жену поздравить невзначай.
Она от нежности немеет.

Она отвыкла,
чтоб её
и обнимали, и любили,
в старинном шкафчике бельё,
в индийском
и фламандском стиле,

в квартире,
где всегда одна.
Почти…
А белая тарелка
заморских сладостей полна –
на скатерти в горошек мелкий,

в груди – усталости струна:
он вдруг появится – уедет.
И не одна, – а всё одна –
среди машин и башен бредит

о том, что всё ещё придёт:
любовь, восторги, восхищенье, –
а время душу пьёт и пьёт
и не бывает возвращенья.

…Походы к маме,
круг
подруг,
глаза,
склонённые в печали.

А Новый год приходит вдруг,
такой же,
как и был в начале
тот прошлый –
позапрошлый год.
И всё грядущее бессменно!..
А жизнь пройдёт обыкновенно,
без всяких вздоров и забот.
И вновь появится вопрос:
«Не лучше ль жить грешно и круто,
чем ждать кого-то, петь кому-то
почти безмолвно
и всерьёз?!»

Он улыбался, точно плыл закат
лишь в первый раз
(пускай и плыл в последний).
И каждый встречный
был безмерно рад
его улыбке ласковой
осенней.

Почти до боли светлый и родной
(и видно, что спадали вмиг морщины),
старик с цветами нёсся к ней одной,
единственной любимой, без причины.

Ему в ответ
зажглись десятки солнц
в её глазах
(пусть ослабели руки).
Мне кажется,
что изо всех оконц
к ним понеслись
торжественные звуки.

И так вдвоём смеялись старики,
что на скамейке палочку забыли,
и так держались вместе две руки,
как будто вечность неразлучны были.

Им улыбался чёрствый дипломат,
что по бульвару следовал картинно,
и мальчик,
что всего лишь час назад
влюбился в одноклассницу
Марину.

И пусть на миг встречали стариков,
идущих тихо
и идущих рядом,
я знаю, все –
без всяких дураков –
их провожали мыслями и взглядом.

И каждый верил
в чудо во плоти,
и каждый молодел за ними следом,
и понимал,
что встретил на пути,
то, что ещё не чувствовал, не ведал.

И так неважно, что грядёт потом
и что у них в той прежней жизни было,
но счастье всё поставило вверх дном,
всё разожгло, распяло, разбудило.

Я знаю, каждый,
как домой придёт,
тех стариков не раз с печалью вспомнит.
И на покой его унылых комнат
вдруг светлый луч надежды
упадёт.

«Я не знаю, как стреляет пушка»
(слава богу, что не знаешь ты), –
шепчет мальчик бабушке на ушко
на параде. (Помыслы чисты.)

Этот мальчик многого не знает
(и, дай бог, чтоб вовсе не узнал!),
как солдат без устали стреляет,
как ему становится подвал

отчим домом, царствием господним,
но и там боится в тишине,
что ещё придут они сегодня,
давши волю горю и войне.

Он не знает, как под утро к маме
нету сил и незачем бежать;
как кричали тёмными ночами
свою боль не смевшие сдержать;

и как молча близких хоронили
не в могилы… мёртвых на себе
на пустое кладбище сносили;
как потом в квартире и в избе

дети (лишь случайно уцелели)
от простого щёлканья сучка
вспоминали, как они гремели –
пушки – напролом, наверняка,

и уже в спокойной жизни нашей
в страхе забивались под кровать.
точно зная: нету жизни краше
той, где могут вовсе не стрелять.

«Я не знаю, как стреляет пушка!» –
хнычет мальчик, к бабке прислонясь.
И глядит усталая старушка
на него, родного, прослезясь.

И, сутулясь, крестится победно
на плакат, на красную звезду
и на фото, где солдатик бледный,
в сорок пятом сгинувший году.