Саша Ирбe - Горячий аккорд (сборник)

Не о том я сегодня…
Всё призрачно стало
и больно!
Там уходят солдаты,
там женщин с детишками бьют.

Там в кощунственный бред
каждый миг превращают невольно
все возможности светлых
и самых счастливых
минут.

Александр Александрович,
кончен век страшный,
двадцатый…
Мир не сделался проще.
В нём прежний живёт человек.

На полях – колеи,
в деревнях – те же серые хаты,
и безмолвие тел
обрамляет созвучие рек.

Жизнь – война. В ней, увы,
кто воюет,
тот чаще и правит!..
Александр Александрович,
помните боль той войны?..
Александр Александрович
тихо над бездной
вздыхает,
за Андреем Андреичем
просит её:
«Тишины!»

Ты можешь что угодно говорить!
Со мной о чём угодно можешь спорить!
Одно не смеешь только – не любить
и никогда меня не беспокоить!

Мне наплевать на все твои грехи,
долги, измены, совести уродство,
на все твои запреты и замки,
на все твои судейства-пароходства,

на белый лист, что на твоей стене
заплаткою в давно остывшем доме,
и на трамваи, что плывут в окне,
и на Москву, что блещет на ладони.

Мне наплевать на то, что ты жесток,
что не такой, как все, солидной масти.
Меня пьянит твой внутренний восторг,
твоё неописуемое счастье,

верней,
уменье жить со всем в ладу
(скрипят в пустынном доме половицы),
бродить холодной ночью на ветру
не потому, что ты сумел влюбиться,

а просто
наслаждаясь тишиной,
круженьем улиц, жаждущих рассвета.
Мне только жаль, что это не со мной,
вернее, мне совсем неважно это.

Но точно знаю: жить хочу, как все
или как ты,
всем сущим наслаждаясь,
но только силы мне даны не те:
я каждый вечер в пропасти срываюсь

своих видений, ритмов, неутрат,
пронзающего горло песнопенья.
Мне очень жаль, что ты не виноват
в моих тревогах
и в моих мученьях.

Мне очень жаль, и непонятно мне,
откуда это светлое виденье,
что образ твой стоит в моём окне,
что ты ко мне приедешь в воскресенье.

Я не хочу,
чтоб ты мне позвонил!
Ты не звонишь,
а значит, всё в порядке,
и утра горизонт,
густой и гладкий,
похож на очертания перил.

Пускай! Пускай!.. Ты держишься за них,
чтобы пройти остаток этой ночи!
Мне за тебя, больного, страшно очень
и за всех тех, кого ты не любил.

Они такие:
будут долго спать,
за шторой не почувствуют вторженья,
той женщины
над городом круженья,
что в страшный мир спускается опять.

А после?..
Станут чувствовать вину:
«Недолюбили… да… недосмотрели…» –
и говорить четыре-три недели
про то, как ты не любишь
тишину.

Но за неё одну
мне всех страшней, –
с лицом уставшим,
мягким, точно вата,
глядящую
как будто виновато,
но знаю точно: нет вины за ней.

И лишь её молитвами из слёз
(а этих слёз все матери на свете
пролили столько, что не смогут дети
вдруг оценить их тайный дар всерьёз)

сегодня впрок утешится Она,
летящая над городом несмело,
забудет то, что тут забрать хотела,
и превратится в облако из сна.

И я, поверь, сильней всего хочу,
чтоб не пришлось нечаянно расстаться
с тем, –
с кем смешней смешного
мне смеяться,
с тем –
с кем порой и боль
не по плечу.

Мне холодно, если тебя рядом нет.
Мне больно, когда утром еду к другому,
когда поздней ночью шатаюсь по дому
и вся моя жизнь превращается в бред:

в забытый на площади
цирк шапито,
в трамваи промозглые,
в блеск от витрины…
С тобою мы стали почти половинны,
но этого, жаль, не узнает никто.

С тобою мы точно два серых стекла –
безликого моря бесчувственной глади.
Не дай же проститься с тобой, бога ради,
чтоб я этой гладью вовек не была.

Не дай мне проститься с тобой!.. Уходи,
лишь если сумеешь опять возвратиться.
Которую ночь мне твой образ не снится,
и столько ненужных ночей впереди.

Но даже в тот миг, когда гордо твержу:
«Не надо!.. Не сбудется больше!.. Расстались!..» –
ты знай: во мне прежние чувства остались,
ты знай: я, как прежде, тобой дорожу.