Саша Ирбe - Горячий аккорд (сборник)

Дождался ты: я стала деревянной.
Стучи – откликнусь… Не стучи – молчу…
Колодою дубовой, окаянной, –
не всем придусь отныне по плечу.

Возьмёшь не так – и руку вмиг поранишь,
как будто вдоль руки прошёлся нож.
От новодеревянной ты устанешь,
но и к другой не сможешь – не уйдёшь.

Со мной не встретишься, не спросишь:
«Зачем живу и как сейчас?»
Обиду в сердце бедном носишь
не за меня одну – за нас.

Идёшь куда-то ночью длинной,
глядишь в холодные зрачки
скользящих фар, домов старинных,
на башен чёрные крючки.

Идёшь безмолвно и не знаешь,
что в этот день и в этот час
всё безысходнее теряешь,
всё больше отдаляешь нас,

что наша жизнь не вечно длится:
в ней миг не повернётся вспять.
Тебе советую решиться
со мною встретиться опять,

чтоб дать судьбе возможность сжиться:
твоей судьбе – с моей судьбой,
чтоб смог ты заново влюбиться
в мой взгляд, а я –
в характер твой.

Рука в руке,
да только всё не впрок:
не выпадет нам больше повстречаться.
Бьёт времени трагический звонок,
и бесполезно в губы целоваться.

Сегодня пуще прежнего молчу,
не обвиненья и не уверенья…
Я этой ночью подарить хочу
как амулет тебе стихотворенье.

Пускай оно мой нежный пыл хранит,
и дразнит пусть тебя, и согревает,
стихотворенье пусть переживает
всё,
что во мне к рассвету
замолчит.

Иди к другой,
а хочешь – так к другим,
но правда остаётся неизменной:
один во все века,
во всей Вселенной
ты был мне нужен,
важен
и любим.

Мне хочется верить в тебя до последнего «nicht»,
до маленькой чёрточки вещего самообмана,
мне хочется знать, что ночами бушующих вихрь
ноябрьских ветров не развеет обрывки тумана.

Под ними скрываются чёрные лужи дождя.
В тех лужах – трава, что на гибель посмела родиться.
Мне хочется верить, что в дом мой однажды войдя,
ты будешь не тем, кто, приблизившись, вновь отдалится.

Что эта трава из улыбок, признаний и слёз,
из терпких «прости!»
и доверчивых «ладно…», «до встречи!..» –
из тонких ростков разовьётся когда-то всерьёз
и вдруг превратится в волшебный и праздничный вечер.

Да, я загадала, что вырастет, вырастет сад,
что лето настанет, пускай за окошком метели.
Ещё я хочу, чтоб ты тоже был этому рад:
что наши сердца от ноябрьских ветров уцелели.

Ухожу!..
Мне не надо любви
и забот твоих больше не надо.
Что угодно теперь говори –
я всему и покорна,
и рада.

Точно листья опали слова,
и как ветки топорщатся руки.
Опустела моя голова.
Не слова во мне больше, а звуки.

Я под вечер оставлю авто,
заварю чёрный кофе…
Не то!..

Я под вечер,
вернувшись домой,
в шаль закутаюсь,
словно зимой,
не раздевшись,
улягусь в кровать –
так удобнее переживать.

Точно в детстве
о кукле старинной,
что осталась в пыли
магазинной.

Руки даны,
чтобы греть,
губы – чтоб в ямки вдаваться,
чтоб глубиной наслаждаться,
кожи исследуя твердь.

Ноги – чтоб были корнями!
(В землю врастающий столб!)
Плечи – чтоб были тенями,
падающими
на стол.

За плечами твоими
розовость старых стен,
за плечами твоими
гул городов, измен,
женщин, гладивших руки,
сходивших в ночи с ума.
Так когда-то сходила
с ума по тебе
сама.

А теперь – только вечер
и розовость старых стен,
руки, губы и речи
всей прежней тоске
взамен,
чудо-выспанность кожи,
усталость моей души.

Свет потушен в прихожей.
Теперь и меня
туши.

Кому теперь нужны мои стишочки,
мои детишки, видевшие ад?
Я им сошью крылатые сорочки, –
и пусть
они по облаку летят.

У них в глазах такое огорченье!..
Но что поделать?.. Лопнула струна!..
Я им сошью сорочки в воскресенье,
когда уйду на озеро
одна.

Я их пущу туда, где между строчек
читают боги, ангелы поют.
А на земле оставлю сотни точек
и сотни восхитительных минут.