Саша Ирбe - Горячий аккорд (сборник)

Сегодня ночью сделались чужими.
На кухне долго серый таял свет.

Как хорошо когда-то мы дружили.
Теперь ни дружбы – ни печали нет.

Совсем одна –
с утра поставлю чайник,
совсем одна –
в холодный мир войду,
где всё до неисправности случайно,
всё явственно,
а будто бы в бреду.

Сегодня ночью сделались чужими.
И горек мне
встревоженный рассвет,
невольно утверждающий: дружили…
ещё вчера… сегодня – больше нет…

Это – я,
сегодня гордая,
закрываю дверь.
Беспокойною и подлою
сделалась теперь,
вековечною и смелою
(в окнах, как струна).

Непонятно, что я сделала,
но опять
одна.

Закурить?.. Ещё подумаю!..
Мне ли привыкать?..
Из себя я корчу умную,
ветреную б…

Угодили все затрещины
в нутриё моё.
А ещё – осталась женщиной,
призраком её.

Я от горести отчаянной
больше не напьюсь:
знаю,
что потом нечаянно
в нового влюблюсь.

До рассвета руки скрещены,
но настанет день –
и опять любимой женщиной
(дико, что не лень)
побреду по сонной улице,
преступая боль,
чьей-то дурочки и умницы
отыграю роль.

Белый свет из окон стелется –
плещется вода.
Дай нам бог,
с тобой не встретиться
больше никогда.

Спаси нас Бог!.. Живёт непониманье
во мне – как червь, в тебе – как изумленье.
Другим дарю заботу и вниманье,
с другими вместе славлю воскресенье.

Окружена толпой ненужных истин,
тревожных слов, восторженных объятий,
но всё к тебе меня уносят мысли,
душа кричит, орать готова: «Хватит!».

Уже привыкла, что всегда не с ними,
не с теми, с кем мечтаю и люблю
бродить с утра
бульварами шальными
(быть может, позже встретимся в раю).

И там, в раю, ещё, быть может, вспомним
весь этот сонный и ненужный бред:
холодный свет почти озябших комнат
и до безумья розовый рассвет.

И снова в тех очутимся объятьях,
в которых, точно в лодке по волнам,
готовы плыть, назло любым проклятьям,
к любым, невзгодам
и любым ветрам.

Попробуем пожертвовать собой!
Своим удобством, волей, равнодушьем…

(Напоминает чёрное удушье
моё теперь гуляние с тобой.)

Суров – как ветер,
ровен – как стена,
не выдаешь симпатии и взглядом.
И я боюсь сказать,
как сильно надо
мне знать,
что я по-прежнему нужна.

Но горек мир любовных баррикад
без всяких – даже мелких – просветлений:
мы ходим, а ласкаются лишь тени,
неугомонно, вволю, наугад.

И точно спавшей с берега волной,
я ухожу, уже не понимая:
зачем же, даже нежности не зная,
ты всё ещё встречаешься со мной?!

И Петербург не мил.
И пропастью Москва.
Над Невским – купола,
а на Тверской – гранита
бессмысленная вязь.
И просятся слова,
похожие на плиты.

В просторах площадей,
среди густых огней
порой сама себе
завидую невольно,
но в перехлестьи лет
и в перецветьи дней
от этой пестроты
мне делается больно.

Крик чаек над Невой,
крик галок над Москвой –
тугая параллель
и два старинных дома,
где ждут меня на чай,
где приоткрыта дверь,
но в каждом из домов
я равно незнакома.

Прости, мой Петербург,
и ты, Москва, прости.
Так сложно жить средь вас,
не знающих согласья.
И, видно, оттого
меж вами, на пути
я обрела покой
и потеряла счастье.

Я учла пару маленьких истин:
если «Нет!» говорят тебе сразу,
а в довесок – «Никак невозможно!»,
это значит: «Всё очень возможно!»
И они вскоре это узнают.

Если «Да!» говорят тебе сразу,
то делить это надвое нужно
и взирать в человека устало,
чтобы он поскорей отказался.

Только сложное стоит решений.
И за сложное только воздастся.

Теперь пора учиться быть смелей,
сильней, старей, доверчивей и проще.
Всё больше манят пропасти аллей
и в жёлтый цвет окрашенные рощи.