Стефания Данилова - Неудержимолость

Мне шептали и холм, и река: «не глупи,
пропадешь в том краю не пробыв там и дня!»
Я ушел, чтоб сердца и высот, и глубин
покорить, как они покорили меня!
Извивалась дорога, как дым из трубы!
С каждым шагом в груди становилось теплей!
Небо пело и было таким голубым,
что казалось, что я не живу на земле!

На глазах выраставшие море с горой
воплощали мою золотую мечту!
Я упал подле них и вскричал: я – герой!
Я сейчас вас огромною книгой прочту!
Я почувствовал, как разрасталась душа,
как по выси и глади раздался мой смех!
И, отринув смятение, я побежал
каменистой тропою, ведущей наверх!

И почти у вершины я чуял спиной,
что как будто бы зря меня ноги несут.
То смеялся не я, а гора – надо мной
сотрясалась и море смешила внизу!
И гора уронила меня из руки
в пасть открытого моря с зубами из скал!
Я мечтал оказаться у тихой реки,
я не смерти в краю неизвестном искал!

Я вернулся домой, совершая побег
от себя самого, что мечтал не о том!
Я признал, что я самый простой человек,
и что все что мне нужно, поместится в дом!
Пригубив из реки,
прислонившись к холму,
понял: именно к ним я стремился во сне.

Я не к сердцу прислушивался, а к уму,
и услышал, как сердце
ответило мне.

Он ее не любил,
но как-то построил, по правилам, дом, посадил дерево
и у них все-таки было дитя
Этот дом он выстроил из песка, спустя
рукава
и несколько лет, пока она верила
Это дерево было посажено корнями вверх
кроной в землю
а само оно было из пластилина, щелочи, водки, и еще
не пойми чего
(не надо учить биологию, чтобы знать, как выглядит
дерево)
Она мечтала о лучах солнца
но была больна лучевой
болезнью
все то время, пока она верила
Это дитя, что у них получилось, пахло старушечьей
шалью
псиной, прокуренной коммуналкой, истерикой
и все это еще с глиной и слякотью перемешали
любовью там и не пахло,
хотя она, наверное, в это верила

Потом все было хорошо
Они на свадьбы к друг другу бегали, счастья большого
желали
Он сошелся с какой-то мутной, как пиво,
его щетина при поцелуе напоминала укус крапивы
но та девушка любила крапиву,
а он любил пиво,
так друг с другом они жили и оживали

А она вытащила себя из ямы
и огромные чувства, другому предназначавшиеся
выплеснула этому в сердце прямо!
Она не знала,
что встретила бездонную чашу
Он брал ее смерть из рук, зачеркивал и писал
«ЖИЗНЬ»
всем своим веселым безденежьем
всем тем, чем умел (а умел он все, кроме лжи)

и она училась жить, ну а куда ты денешься.

Однажды их взгляды встретились
в рамках питейного помещения
он, как прежде, не увидел в ней ничего особенного,
а она КАК УВИДЕЛА недодом, недодерево и недоребенка
КАААААК УВИДЕЛА этот возможный свой семимильный
шажок назад
и ее передёрнуло
от отвращения

и она отвела глаза

в ту сторону, где располагалось её жильё
построенное тем, кто любил её
из окон высовывались цветы, развевалось бельё
и лилась детского голоса светлая музыка

Просто хозяин дома разбил ей клумбу,
после того, как ей разбивали сердца и лица
которые она теперь
подобрала с пола

и отправила наконец-то в мусорку

и смеялась долго и счастливо
семьдесят две страницы

Мастер пишет меня.
Рисует. Рифмует. Ставит.
Подмастерья копируют глупо и неумело.
Мастер очень сведущ. Если он птичью стаю
в небесах обводит обычным для досок мелом,
птицы падают – соль, песчаник, хрусталь и угли —
прямо Мастеру в руки, что из мира меня сшивают.
Мой единственный глаз, пока, к сожаленью, куклин.
Но душа моя – самая, что ни на есть, живая.

Не пытайтесь меня копировать, подмастерья.
Пусть моих жалких копий по сто у вас раскупают;
разве не видите, как их глаза пустеют?
Потому что из них не бежит ни слеза скупая,
ни живая вода,
ни капли дождя, по сути.
Из моего единственного свет – вечен.
Я не дамся своей идеей; не обессудьте,
продолжайте же на конвейере тратить вечер
на пустые слова, бессмысленные рисунки,
статуэтки, что идеальны и безыдейны.
Мастер жизнь посвятил мне, а им вы швырнули сутки,
Я – бесценна, и этим выше всех ваших денег.