Стефания Данилова - Неудержимолость

Скажи мне, отчего всегда не с теми
я отправляюсь ночью к поездам?
Хоть знаю, что безжалостное время
однажды все расставит по местам?

Скажи мне, кто придумал понедельник?
Как вынырнуть из блюдца суеты?
Зачем в моем кармане нету денег,
зато зимой и то лежат цветы?

Скажи мне, где мне взять такую силу,
чтоб сделать то, чего я не могу?
Мне кажется, я даже некрасиво
следы ботинок ставлю на снегу.

Скажи мне, кто ведет меня по кругу
то в треугольник, то вообще в квадрат?
У пропасти протянутую руку
отдергивает,
и смеется над!

Я интервью пытаюсь брать у Бога,
он предлагает мне самой искать ответ!
В ночи,
вдвоем
с растекшейся дорогой
и тысячей потерянных монет!

Мои вопросы стаей черных галок
над встрепанной вскружились головой;
Мне хочется, по правде, очень мало,
вернуться первым поездом домой.

И ничего не спрашивать у Бога,
а знать все досконально наперёд.

Но стянет шею галстуком дорога
и за собой
обратно
уведёт.

Сбежать бы с линии жизни праведной, мне отмереной.
Прижать к себе тебя, выходящую из вагона.
Я не твой принц – я беспринципный и без мерина.

Я – вор пространства,
а ты – вор времени вне закона.

Украсть бы эти пейзажи цвета надрывно-серого.
Где свет заканчивается в тумане седом залива.

Украсть бы эти пассажи грусти твои из серии
«я никогда не была счастливой».

Сорвать со стен фотографии черно-белые
квартир со всеми твоими забытыми в них ключами.
В квартирах были чужие лица, и ты так пела им,
что эти лица бы стали плачущими свечами,

но без огня; хоть бы из ничего, из воздуха.
Воск и фитиль остаются, увы, фитилем и воском.
Там, где другие льют море слез, ты проходишь
посуху.
Там, где другие решают сердцем, я чую мозгом.

Я – вор пространства, а ты – вор времени.
Соответствуй же.
Кради минуты, чтоб их затем обратить в слова.
А я сворую тебя у прочих без капли вежливости,

приговоренную без свидетелей целовать.

Кради мой возраст, что априори не верен в паспорте.
Кради безвременье, что на лбу морщиною пролегло.
И мысль неясная заухает вдруг неясытью,
когда коснувшись моей руки,
разобьешь стекло
часов подаренных, а вагон самоуничтожится,
и мы окажемся вне времени. Вне пространства.

Где ты заместо коронно-фирменного «Ну что же ты
стоишь и медлишь?»

скажешь мне третье «Здравствуй».

За игру виртуозную на ноутбучных клавишах,
будто на фортепьяно размером с улицу,
ей обещана пуля в лоб, но никак не Пулитцер.

За уменье принять во лбу разрезную пулю за
нечто большее, вот бумага, такой расклад пиши:
«Ей обещано русское поле размером с кладбище».
И когда все другие в сутолоке ссутулятся,
отклонившись от курса общего, ты – откланяешься

и захочешь впервые то ли напиться пьяным,
то ли меч наголо́ и остричься на́голо,

помня, что рассказывала она:

«Крышка гроба и крышка черного фортепьяно
под собой сохраняют музыку

о-ди-на-ко-во.
Даже если имя ей тишина».

Свинцовый город – пуля в револьвере.
Мы – городом расстрелянные насмерть.
Плач местной Ярославны о любви и вере
звучит как заводской свинцовый насморк.
Он – пятьдесят оттенков птичьих перьев,
Он растекается по агиасме.

Свинцовый кубик льда в бокале виски —
плохой конструктор. Но седеющие дети,
живущие от вписки и до вписки,
его умеют складывать, в ответе
не получая Вечность. Только брызги,
что слижет похмеляющийся ветер.

Веди же под свинец, как под венец, и
пусть смерть целует в лоб свинцовой пулей!
Насчёт прекрасных Северных Венеций
в ближайшем Буквоеде обманули.
Здесь происходит освинцовелый Освенцим.
С крыш ноги свесили свинцовые сосули.

Здесь счастлив, кто убит – и косвенно, и прямо,
Здесь счастлив тот, кто завтра не проснётся.
Хрущёвочная мини-Нараяма
Ест маринованный священной водкой социум,