Стефания Данилова - Неудержимолость

Ты лежишь, как святая старица.
Тишина от солнца – напевная.
Даже в сотню лет не состарится
для меня лицо, в жизни – первое,
что увидел я, новорожденный,
закричав не от страха – от радости.
Столько было с тобою прожито,
что у смерти хочу украсть тебя,

вот – краду. По секунде. Капельке.
Вдоху, выдоху. По движеньицу.
Твой сынок все такой же маленький,
хоть и скоро, дай Бог, поженится.
Вот бы – чудо, чтоб чадо увидела,
да на мир посмотрела заново!
Я не строил из тебя идола,
каждый идол
падает замертво!

Я могу перебирать волосы,
что всегда для меня каштановы,
я могу, не срывая голоса,
возвращения долгожданного
жаждать,
ждать
и молить, как будто бы
без тебя этот мир – хоть в печь нести!..

На столе – букет с незабудками.
Символ детства.
Тебя.
И вечности.

Просто запомни себя влюбленной. Вот как сейчас.
Когда сплошная terra incognita твой мерзавец.
Когда ещё никак на нём не сказалась.
Потом в костяшках к самой себе побелеет зависть.
И каждый раз – ну, конечно, последний раз.

Фотографируй, каким красивым открылся мир,
свою улыбку, что наподобие Гуинплена,
и как проблемы ломаются прутиком об колено,
запомни прочно, как ты минорна, как ты манерна,
врежь в память этот двухдневный-трехдневный миг.

Никто тебя не научит так жить и ждать,
так верить в то, что не так легко описать словами,
лететь по первому зову птицей над головами,
тренировать находчивость, ум и память,
чтоб обрести искомую благодать.

Рисуй, пока не поблекнут краски в твоих глазах.
Пиши, покуда твои чернила не высыхают.
Танцуй и пой во весь голос. Никто тебя не охает,
а лишь заохают да заахают, повздыхают,
засунут в руки кулёк советов идти назад.

Без разницы, ответит он или нет.
Попало в точку твоё к нему – или всё пустое,
взойдёт побег, или все останется сухостоем.

Запомни накрепко, что любого исхода стоит
короткий миг перед столкновением двух планет.

Ты открываешь свои давнишние переписки,
лет пять назад. Или шесть. Что не так уж важно,
когда не помнишь, кого из них ты считала близким.
Их имяреки – имя реки «не входите дважды».

Просматриваешь их фотографии и профайлы.
Сияет вечно, как Бетельгейзе, их чистый разум.
Они с тобою зарплату пропили и пропали
с твоих радаров, и ты пропала для всех и сразу.

Как послевкусие полусладкого и полыни,
вступает в силу большая горечь о настоящем.
Что, если те, с кем сейчас идёшь из огня в полымя,
однажды так же сыграют в памяти чёрный ящик?

Через пять лет. Или шесть. Что не так уж важно,
как имена, что хотелось бы помнить вечно.
И ты боишься, что их, идущих с тобой, однажды
захочешь вспомнить,

а будет нечем.

С тобой кто угодно поделится смертью,
дав прикурить и глотнуть алкоголя.
Еду не дают по бухгалтерской смете,
кури и узнай промо-акции боли.

Поделятся счастьем, поделятся горем,
а после поделят имущество в пользу
себя же любимых. Укатят на море.
А ты убивайся. А ты беспокойся.

Поделятся телом, – не все. Или духом,
но не боевым, как хотел, а тлетворным.
Подай на них жалобу в органы слуха,
покуда они не увяли покорно.

Поделят на сто, вызывай неотложку.
Поделят на ноль, поломав калькулятор.
Мне больно смотреть на такую дележку.
Да чтоб их самих поломало, треклятых.

Я жизнью хочу поделиться с тобою.
Без донорства, яств и дурацких советов.
И ты не смешаешься больше с толпою,
лицом став другого, счастливого цвета.

Сердце, paloma negra, в воздухе чертит грифелем
почерком полупушкинским тексты умалишённые.
Каждая буква – падальщик, вороном станет, грифом
ли —
каждая буква падает, дыры оставив жжёные.

Сердце, paloma roja, билось о запотевшие
стекла очков рэйбеновских, окон чужой усадебки.
Пала голубка оземь, сколько ты там ни тешь её —
так, не отмыв от крови, и закопали в садике.

Сердце – paloma blanca, маленькая паломница
в сари белого цвета, как бы его ни пачкали.
Тысячу лет не плачется и тысячу лиц не помнится.
А раньше было так просто курить по кому-то пачками.