Стефания Данилова - Неудержимолость

Моя Любовь говорит негромко. Но слышен стекольный
звон.
Она привыкла стоять в сторонке, когда её гонят вон.
Она не плачет в рукав, когда на неё орёт адресат.
По самым наипоследним данным, она не пойдёт назад,
как бы ни гнали её оттуда, где она видит Дом.
Моя Любовь говорит: «Не буду откладывать на потом».
Она отпивает из всех бутылок, поэтому так честна.
За ней след в след и дыша в затылок, вступает в права
Весна.

Моя Надежда, как дошколёнок, не пишет ещё слова.
Она в зелёном для всех влюблённых пребудет всегда
жива.
Ее забрасывали камнями тысячи тысяч лет,
в ночи бежали за ней с огнями, и все потеряли след.
Из всех возможных горячих точек натравливали собак,
собаки их растерзали в клочья с улыбкою на зубах.
Пойдет, конечно, за ней по следу ещё не один злодей.
Моя Надежда умрёт последней, последней из всех
людей.

А Вера крепче меня в три раза и старше своих сестёр.
У Веры три разноцветных глаза и каждый из них остёр.
Она вытаскивает меня из всей моей черноты.
Когда мои взгляды на жизнь менялись и были глаза
пусты,
когда голоса заменяло эхо, страшнейшее на Земле,
молчало всё – от стиха до смеха, от первого
до после…
Когда сказавший, что время лечит, мне, оказалось,
врёт,
то Вера взваливала на плечи меня и несла вперёд.

Моя Любовь не придёт, наверно… Она на краю Земли.
Я вновь лежу на плече у Веры.
Надежда стоит вдали.
Ее зелёное платье флагом вздымается на ветру.
Сегодня я зарекаюсь плакать.
Сегодня я не умру.
Сегодня будет длиною в Вечность и качеством в 10 D.
Нам не страшна никакая нечисть, живущая впереди.

Любовь идёт ко мне отовсюду, со всех четырёх сторон,
в пустых ладонях сверкает Чудо.

Мы справимся вчетвером.

были в детстве сказки, страшные, верь – не верь
там все время куда-то входить было запрещено
в старом замке всегда оказывается дверь,
и за ней кто-то выл, скулил, совсем как щенок
ну, войти-то можно; но выйдешь не без потерь
не ходи до поры, не ходи, не ходи, сынок
открываешь, а там, как водится, лютый зверь,
пожалеешь сто раз, что вообще ступил на порог

был один мальчик, который сказки читал с конца
там, где, как правило, все у всех хорошо
у других детей страх не сходил с лица
от этой сказки, набрасывал капюшон
а мальчик был своенравный – ну, весь в отца
мол, открою-ка дверь, и гляну, как там и что
он взялся за ручку большого дверного кольца
и сильно толкнул, открылось, и он вошёл

а за дверью не зверь, а девица сидит без глаз
не глазницы – пещеры, и пламень в них неземной
как кричала она – наверное, целый час,
мол, несмышлёныш, зачем ты пришел за мной?
я же еще не случилась, не родилась,
оставалось немного – я бы стала тебе родной,
власть была друг над другом у нас – да пропала власть
я теперь только сон, только сон, только сон дурной

испугался герой в кавычках и дверь закрыл
и все снилась и снилась позже ему она
словно ангел была она безо всяких крыл
и все снилось и снилось, что это его жена
мать, сестрица и дочь, что в землю он сам зарыл
он вернулся к двери, а там – холодна стена
ни намека даже на то, что там кто-то был

годы шли в пустоту, и сам он стремился к ней
и душа его стыла в той комнате взаперти
как другую любить, есть и пить при чужом огне?
как смотреть ей в глаза, сидя с ней супротив?
если вдруг происходит что-то тебя сильней,
не мешай ему быть,
не стой на его пути

были страшные сказки в детстве и есть – во мне,
я тебе расскажу еще,
поседей со мной,
посиди

Я могу перебирать волосы.
Я могу держать тебя за руку.
Я не слышу твоего голоса.
Доктора только кормят «завтраком».
Ты лежишь и смотришь невидяще.
Потолок во взгляде не отражается.
Я, ни жестом себя не выдавший,
плачу небом, что крыши ржавятся.

Я прошу тебя – встань, хорошая.
И – встаёшь. И – как будто светишься.
И идешь по нашему прошлому,
как теплеющий южный ветер вся.
Я всё жду тебя у настоящего,
что расскажешь мне много доброго.

Я заснул головой на ящике,
с медицинской гремучей коброю,
и проснусь – в полуодиночестве.
Ты – цела здесь,
Я – половинчатый.
Где берут по матери отчество?
Где-то – точно,
недавно
вычитал.