Стефания Данилова - Неудержимолость

Страшней всего – не бомжи, наркоманы, дно,
или – интеллигенты, зонты, понты,
страшнее всего – ни с кем не быть заодно,
и знать, что все изменились. Не то, что ты.

Туши сигарету. Всматривайся в окно.
Попробуй увидеть отсутствие пустоты.

Посмотри: я еще начинаю свой путь
и в начало пути не смогу войти дважды.
Но уже я сумел для себя подчеркнуть
что есть, было и будет действительно важно.
Я тебе не скажу, как понять всех и вся,
сделать так, чтоб не грелись за пазухой змеи,
что всегда будет можно и что нам нельзя,
как любить без потерь, – я и сам не умею!

Я тебе расскажу про начало пути;
начиная свой путь, ты поймешь эти строки.
Не живи прошлым днем, дай былому уйти
со своей настоящей прекрасной дороги.
Не завидуй другому. Люби его так,
как любил бы ты самого близкого друга,
И тогда ты поймешь: эта зависть – пустяк.
Создан круг для того, чтобы выйти из круга!

Бойся тех, у кого ничего за душой.
Кто ни злом, ни добром никогда не ответит.
Если не с кем идти – подожди. Мир большой
Есть и солнце, и море, и звезды, и ветер.
И не бойся идти в одиночку, мой друг.
Потеряв – обретёшь, раз тебе правда нужно.
И тогда ты не выпустишь это из рук,
и поверишь в Любовь, и уверуешь в Дружбу.

Если жить – то размашисто и широко
даже если в пределах тетрадной страницы.
И в попытке объять необъятность рукой
ты поймешь, что и Ты
не имеешь границы.

почему время лечит?
потому что давным-давно
у него спросили, что делает, мол, оно
и сказало время им «я лечу»
и крылом похлопало по плечу

значит, время не лечит
оно летит
а за ним несется собачий лай
так вперед
не дай же ему уйти
брось лассо гарпун
подбей его
оседлай

я кидаюсь ему на шею
оно же прочь
не дается выскальзывает хитрит
а потом
в очередную ночь
понимаешь времени целых три
и одно представь летит
у тебя внутри

если что-то летит внутри
значит небо – ты
и надеюсь что у тебя орёл
а не решка
летает, и с высоты
видит, что терял ты
и приобрёл

птичьи стаи – прошлые времена
тех кто умер
патриций или плебей
это мелочь
делая променад
покорми пожалуйста
голубей

Предпоследние письма по следу идут за тобой.
Здравствуй, первая буква заморского праалфавита.
И, конечно, проснись, и, конечно, без голоса пой.
И опять не люби ни меня, ни мою agra vita [5]*.
Ты мне давеча снился, как снится служивым покой,
ты держал мою руку, и сердце, как поезд, стучало,
я рассталась легко бы и с сердцем, и с этой рукой,
и с тобой, но как может конец распрощаться с началом?

Стоит только представить, что мы с тобой где-то вдвоём
на сетчатках прохожих мы вышиты будто по ткани,
или пойманы в омут шотландского виски живьём
в привокзальном кафе, в прошлогоднем октябрьском стакане?
Вон, стоят на мостах, и картинно уставились вниз:
Посейдон по сей день валерьянкой балтийскою поит.
Ты и сам по себе – парапет, и канат, и карниз.
Я гуляю по ним и кручу огнехвостое пои,

где бы я ни была, с кем бы я ни делила свой быт.
Третью зиму вот как разоралась душа муэдзином.
Как же ей не орать? Как же ей замолчать и забыть,
если щурится также, как ты, старый завмагазином,
однокурсница также смеется, как можешь и ты,
да вот только не хочешь – со мною смеяться не хочешь…
Если ты – в королях, то меня не берешь и в шуты.
Не удостоишь и дня; нету речи о ночи.

Я не жду ничего. У меня есть и Он, и Они,
и Она, и Оно, – как в словарике местоимений.
Опускаются руки, зато поднимаются дни
по растрескавшимся, напоёнными снегом ступеням
до бордовой двери. Но ты больше за ней не живёшь.
Обессильевский остров, наверно, тебя обессилил.
Если не дождь и ветер – то значит, там ветер и дождь.
Как тебя мои игры словесные часто бесили!

Этот город стоит на своём, как большой кенотаф [6]
для любви, что могла бы случиться, но как-то не вышло
у растерянных нас. Так, никем для тебя и не став,
я под небом хожу, и оно не становится выше.
Предпоследние письма по следу идут за тобой.
А за ними уже не бредёт их потерянный автор,
только бредит и бредит он этой волшебной тропой.
Нет тебя для него ни вчера, ни сегодня, ни завтра.