Стефания Данилова - Неудержимолость

Я Вам не нравлюсь – и чёрт со мной!
Я Вам не нравлюсь – и Бог же с Вами!
Любой бросающийся словами
за Вас не будет стоять стеной.

Цветы завянут спустя два дня.
У слов красивых отсохнут буквы.
Я постою здесь еще – а вдруг
Вы еще позаритесь на меня?

Но я не нравлюсь таким, как есть,
Вам, ждущим море в бездушном камне.
Печаль оставив тонуть в стакане,
я подожду Настоящих здесь.

Я обыкновенный плагиатор и стихи дублирую, шутя:
строчки я краду у листопада и ворую рифмы у дождя,
голос я беру у водосточных труб, в которых бьются
сквозняки. Ну какой тут авторский источник, ну какие тут обиняки?
Собственный мой голос – он прокурен и храпит в гортани про запас.
В наши игры о литературе голоса играют против нас.

Ходют-бродют критеги в очочках, поднимая выспренную
бровь: здесь как прядка выбилось полстрочки, и ну что ж
ты пишешь пролюбофь? «Подозренье рифм на отглагольность, —
молвит критег, челюстью скрипя, – да и твой не уникален голос —
так уже сказали до тебя!»
Я молчу и не читаю строки тех, с кем кто-то сравнивал меня.
Не они преподают уроки – те, чей свет за пазухой храня,
я иду, и мне светлее в самой нелитературной темноте.

Я рифмую строки с чудесами.
Я ворую рифмы у детей.

У меня в стихах не «воют птицы» и не прочирикает зверёк.
У меня не «спится с тем, кто снится», разве это ставят мне в упрёк?
Надо, вероятно, чтобы «выли» «птицы
счастья» третьей мировой, надо, вероятно, чтобы были трое:
он, она и у него; надо, чтоб добряк побил злодея,
надо, чтоб «йа без него умру…»

Пусть не в меру я краду идеи: я краду идеи не в миру.

Я краду анапесты и ямбы у морей и тридевятых гор. И не нужно
петь мне дифирамбы или вызывать на разговор: если у тебя
в стихах ни строчки оттого, что дарит эта Жизнь —
лучше, правда, ограничься точкой.

Или в графоманы запишись.

за уроками дома становится скучновато
и родителей часто становится слишком много
в ночь из дому идет воинствующий новатор
проповедница со сверкающим третьим оком
круги под глазами намек на круги ада
что ей удалось пройти совсем одиноко

дом по имени улица мнится гостеприимным
все в нем братья и сестры пока там полны стаканы
там каждый зеленый юный ботаник-инок
превращается в клевого лысого истукана
проповедница забывает как ее имя
когда на столе не дорожка, а эстакада

веселеет лицо за лицом все орут лехаим
все похожи на таксидермистских кукол
ты же сама хотела побыть плохая
чтобы быть поставленной в собственный угол
галлюцинации под потолком порхают
кто-то вовсю целуется с белым другом

кто-то лежит в обдолбанной бессознанке
кто-то пишет бывшим люблю целую
это жизнь, прикоснувшись к самой ее изнанке
ты только тогда и влюбишься в лицевую
не восклицают не вопрошают знаки
просто диктуют: б**ть, ну какого *уя?

меж незнакомым телом и батареей
ты жалеешь, что в детстве были с тобой не строги
и хочется только домой, домой поскорее
хочется мыть посуду, зубрить уроки

мы постареем, мама, мы постареем
раньше, чем выйдут любые сроки

Пойми её тогда, когда она одна.
Когда покинет дом её толпа людей.
Когда все съедено
и выпито до дна!
Седая пустота огромных площадей

возьмёт над нею верх и заключит в кольцо,
И рассмеется над
печалями её!
Смелей стучись к ней в дверь, не прячь свое лицо,
цветами оживив пустынное жильё!

Зажги свечу у ней и выключь фонари!
И, осветив ей дом, так освятишь ей путь!
Дождись пока она с тобой заговорит!

Молчи!
витийствуй!
плачь!
но только рядом будь!

И в уголках ее печальных серых глаз
что в комнаты углах – дрожит седая ночь;
Стань для нее звездой, которая зажглась,
чтоб только ей
одной,
единственной!
помочь!

Влюбись в нее тогда, когда она одна!
И заповедь тебе – одна:
Не отстранись,

когда она глядит
в пустой проем окна,
чернилами уйти
желая
со страниц!

Нет, мне не холодно, мне всё нравится.
В моих глазах начало темнеть.
Я потеряла во тьме знак равенства
с людьми, кто мог бы стать дорог мне.