Татьяна Щербинина - Дорога, которой нет

А сосны живут на свете,
Не зная добра и зла,
Влюблённые в тёплый ветер,
Зелёные острова.

Но что-то в спину толкает,
И рвутся, глаза закрыв,
Поближе – к самому краю,
Туда, где крутой обрыв,

Где море хрипит и бьётся,
До срока срывая швы,
Где чуточку больше солнца,
Свободы и синевы.

Как мёртвые удобны для «живых»,
Раздавленные бронзовым забвеньем,
Униженные общим поклоненьем.
Идёт распрепарированный стих
На трапезу литературоедам.
(Чешите «репу», книжные умы!)
Никто не обожжёт похмельным бредом
И не попросит пять рублей взаймы.
Благополучна ложь по умолчанью.

Но отчего мы вздрагиваем в миг,
Когда на крыльях музыки печальной
Летит последний журавлиный крик?

Из чёрной амбразуры рта
Зияет дуло папиросы.
Фингал – все радуги цвета –
Сочится спелым абрикосом.
Оттенка птичьего помёта
Плащ,
В иероглифах лица
Сквозит мечтательное что-то,
Не стёршееся до конца.
Звучит – и обжигает током
Знакомый голос с хрипотцой.
Наивный белокурый локон,
Улыбка б***ская Ассоль.
И видишь (память бьёт под дых)
Поэтку юную опять ты
На совещаньи молодых
В далёком девяносто пятом…

Кто-то пишет под Рубцова,
кто под Бродского косит…
Под луной ничто не ново.
То не море – плещет Слово
по инетовской Руси.
Ключик есть, а где же дверца,
холст и пламя в очаге?
С сумасшедшинкою в сердце,
с мандельштаминкой в строке –
кто? Да все мы здесь такие!
В зарифмованном дыму
бродит Пушкин по Стихире –
ух как весело ему:)

Золушка – за прозой и стихами,
Белоснежка бродит в Интернете,
А Русалку (вместе с плавниками)
Засосало в сетевой маркетинг.
Несмеяна – в «мыльном» сериале,
А Мальвина – на мальдивском солнце.
Спящая красавица – в подвале
Укололась. Но не веретёнцем.
В общем, жить всё веселей на свете,
Но боюсь, что при таком раскладе
Слушать сказки в будущем столетье
Станут только… о Шахеризаде.

Любил Онегин негу и комфорт.
Печорин – в пекле чёртиком повис,
Поскольку был язвителен и горд, –
Законченный печальный фаталист.

Безухов Пьер – хороший человек –
Без ухарства спасал заблудший мир.
Арбенин – обезумевший абрек –
Жене скормил отравленный «пломбир».

Повсюду ждал Обломова облом,
Базаров – он ответил за «базар».
Промчался век. Читаем мы – о ком?
Героев нет, и нечего сказать.

Устав от виртуальных драк,
раздела рыночных сегментов,
идёт из офиса Геракл,
укрывшийся от алиментов.
Он с алкоголем завязал,
об отпуске мечтает робко,
герой торопится в спортзал
(ему ещё томиться в пробках).
В тоску и муку погружён,
пытаясь в рамках удержаться,
угрюмо думает Ясон
над заполненьем деклараций.
Медея в Интернет даёт
рекламу в поисках работы:
«Снимаю порчу. Приворот.
Верну любимого (по фото)».
В кругу подвыпивших друзей
в каком-то баре офигенном
сидит косеющий Тезей,
недавно оттрубивший смену.
Хохочет шалая толпа,
Тезей закуривает жадно,
а у багряного столба
печально пляшет Ариадна.

Каждый дует в свою дуду,
тащит годы – свои горбы,
каждый дует в свою беду,
обжигая горшок судьбы.
Каждый – главный в своём аду
обвинитель и адвокат,
и, мечтая зажечь звезду,
крутит лампочку в сорок ватт.

Наверное, я никогда уже не смогу
писать красиво заглавную букву «Ы»,
забросить, «забить», забыть и уйти в загул,
верлибр начертать загогулинами судьбы.
Мой порох подмочен, и спирт в моей фляжке скис,
горбы – вместо крыльев, вот там, где болит спина.
Где ты, моя юность? Солнечный пофигизм,
нагловато-нежное «най-на-на»?
Куда как непросто жить на стыке углов,
песчинкой падать в огромных часах, звеня.
О, как же гудит под чёрной конфоркой слов
тревожный и чуткий
цветок огня!