Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

За чертою оседлости горькой,
Посреди белорусских болот,
В том местечке на лысом пригорке,
Где ютился когда-то мой род,
Где нужду и лишенья терпели, —
Хуже не было их на Руси,
Иерархии жесткой ступени
Разделяли отверженных сих.
И в конце этой черни и пыли,
На последнем ее рубеже,
Музыканты и нищие были, —
Дальше нету ступени уже.
Не ищу себе предка дороже,
А хочу, чтобы в прошлых веках
Затесался в родню мою тоже
Оборванец со скрипкой в руках.
Я их вижу, худых и носатых,
Размышляющих о медяках,
В долгополых кафтанах, в заплатах,
На высоких смешных каблуках,
В тех шинках моего воеводства,
Где играли они до зари,
И смотрели на них с превосходством
Водовозы и золотари.
Помню с детства отцовскую фразу:
«Кем угодно, но не скрипачом!»
Как мне жаль, что я в жизни ни разу
Никогда не играл ни на чем!
Стану я одиноким и старым,
И судьба приплетется за мной,
Как Бетховен, в четыре удара,
Постучавши у двери входной.
В этот час, когда дверь моя скрипнет,
Я хочу умереть налегке,
Ощущая потертую скрипку
В потерявшей подвижность руке.

Припоминаются неточно
Минувшей жизни времена.
Припоминается лишь то, что
Когда-то видел из окна.
Где все, что мне принадлежало,
Принадлежит уже не мне, —
Витраж осеннего канала
На Петроградской стороне,
И ангел в облаке высоком
Над Петропавловской стеной.
Ландшафт, зажатый в рамках окон,
Переменился. Под Луной
Все в мире видится иначе,
Когда снаружи из окна
Пустырь окраины маячит
И дома блочного стена.
Проснувшийся в пучине комнат,
Ночным послушен голосам,
Ты все никак не можешь вспомнить,
Где ты живешь и кто ты сам.
Но приступом гипертонии
Тебя затронувший циклон
Пейзажи высветит иные
За остывающим стеклом.
Их фотоснимков отпечатки
Возникнут в этот поздний час,
Запечатленные сетчаткой
Не улыбающихся глаз.

Василеостровского роддома
За зиму не мытое окно,
Где вблизи владений Посейдона
Было свет увидеть мне дано,
Я не помню. Помнятся другие
Окна, выходящие во двор.
Рецидивом странной ностальгии
Мне они мерцают до сих пор.
В них лучились бриллианты влаги,
Солнце отражалось, а потом
Узкие полоски из бумаги
Их косым заклеили крестом.
Белые кресты меня закрыли
От грозящей смертью высоты,
Где над домом на ревущих крыльях
Пролетали черные кресты.
Там в полнеба темного, огромны,
Осеняли наш убогий кров
Белые светящиеся ромбы
Скрещенных в ночи прожекторов.
И бомбежки дымное кадило
Сыпало осколки на жилье,
Где под лай зениток проходило
Первое крещение мое.

Стена, как Ванька-встанька,
От двери до угла.
Поет мне песню нянька
Про солнце и орла,
Крестецкою растяжкой
Коверкая слова.
Садится солнце тяжко
В окне за острова.
Орел, избегнув сети,
Летит к себе домой.
Струится теплый ветер
По Линии Седьмой.
Июньское бесцветье,
И тридцать пятый год.
Струится пыльный ветер
Вдоль запертых ворот,
У близкого причала
Качая корабли.
Вот здесь мое начало,
И край моей земли,
Где то, что в коммуналке,
И то, что за стеной,
Покачивает валко
Единою волной,
Та песня, что надолго
Мне на душу легла,
Как ощущенье дома,
И света, и тепла.

В чужую коммуналку попроситься,
Где музыка веселая слышна,
И отодвинув занавес из ситца,
Во двор забытый глянув из окна,
Дошкольные нестриженые кудри
Почувствовав на плеши надо лбом.
Здесь жил дантист с фамилиею Курдик,
В конце блокады умерший потом.
Он был военврачом – четыре шпалы
И маленькая чаша со змеей
В петлице. Приходил домой усталый,
И мне играть давал на выходной
Большую трость. На ней, как на лошадке,
Скакал я, покоряя коридор.
Старинную резную рукоятку
Отчетливо я вижу до сих пор,
Увенчанную головой собаки
С зелеными глазами из стекла.
Все остальное – словно бы во мраке.
Все остальное Лета унесла.
В ней теплятся лишь абажуры комнат,
Что виделись напротив из окна,
Их яркий свет. А дальше мне не вспомнить,
А дальше – затемнение, война.

Летит окрестная листва
На мокрый парапет.
На Мойке, восемьдесят два
Я прожил много лет.
Несолнечная сторона
На северо-восток,
Налево – ангел у окна,
Направо – водосток.
Свистели бомбы за окном,
Был зимний ветер лют,
Ах, ночи белые потом,
И праздничный салют!
Прожектор бело-голубой
И разноцветный снег!
Ах, эта первая любовь,
Что помнится навек!
На Мойке, восемьдесят два
Я числился, жилец.
На Кировские острова
Возил меня отец.
Отстукивал мне время днем
Привычный метроном,
Солдаты пели перед сном,
Шагая под окном.
Стоял на Мойке старый дом,
И с самого утра
Скрипели весла за окном,
Пыхтели катера.
О ветер странствий у виска,
И перекличка стай!
О, эта сладкая тоска, —
Фокстрот «Цветущий май»!
На Мойке, восемьдесят два
Я прожил много лет.
Соседи сникли, как трава,
Иных – в помине нет.
Зажгитесь давние огни,
Пластиночка, играй!
Верни мне прошлое, верни
Тот коммунальный рай,
Когда блокада и война
Стучали в нашу дверь,
Но мир из этого окна
Был лучше, чем теперь.