Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Над берегом танцующие ивы,
Застывшие, как пляшущие Шивы,
В разлете извивающихся рук.
Еще лишенных лиственной окраски,
Из многолетней судорожной пляски
Дневною вспышкой выхвачены вдруг.
Нам не увидеть этого движенья,
Когда изменят ветви положенье, —
Одна пойдет наверх, другая вниз.
Так плясуны, несущиеся в танце,
Не могут неподвижными остаться,
Какими их изобразил Матисс.
Вокруг наброски майских акварелей,
И соловей осваивает трели,
Неслыханные пробуя лады.
Лишь к осени с седых лаокоонов
Скользнет листва Офелией зеленой
В кружение стремительной воды.
Припомни, как в «замри» играли в детстве.
Мы все живем в пространственном соседстве,
Где от мгновенья век неотличим,
Обнявшиеся в общем хороводе,
И нету неподвижности в природе, —
Есть только такты разных величин.

Начинается все и кончается речкой, —
Это вечно.
Не бывает другого пути.
Так лосось, голубые глубины качавший в сетчатке,
Прорывается снова в речные ущелья Камчатки,
Чтобы вверх по камням на израненном брюхе ползти.
Так мерцающий угорь балтийский, себе же на горе,
Покидает плавучий цветник Сарагассова моря
И плывет на восток, затевая с волнами игру,
Чтобы вновь отыскав им когда-то покинутый Неман,
В омутах его сгинуть покорно и немо,
Перед смертью молокой обрызгав икру.
Да и сам я, рожденный под знаком созвездия Рыбы,
Ощущаю в себе неизвестные прежде порывы
Умирать возвратиться к истокам покинутых рек,
Где икринкой качался за тонкой квартирною стенкой
Между Невской протокой и мутною речкой Смоленкой,
Где с моим заодно и двадцатый кончается век.
И когда, уступая беде,
Я на дно погружусь, в неизвестность последнюю канув,
То увижу на миг не просторы пяти океанов, —
Надо мной проплывет на исходе финала
Неопрятный пейзаж городского канала,
Отраженный в холодной воде.

Не сгибался угодливо вроде бы,
Всемогущим хвала небесам,
И стихи про любимую Родину
По заявке властей не писал,
Про величие красного знамени
И высоких партийных идей.
Было радостно мне от сознания,
Что уран я ищу для людей.
Лишь к тебе обращался в работе я,
Бог распада, – подземный Плутон,
И нисколько меня не заботило,
Что из этого выйдет потом.
Оснащенный приборами ловкими,
В океанской мерцающей мгле,
Я следил за подводными лодками,
Чтобы мир укрепить на Земле.
Самолюбие теплила гордое
Очевидная польза труда,
А поэмы начальству в угоду я
Никогда не писал, никогда.

Давайте отложим вчерашние планы до нового марта, —
Дожди, бездорожье и рыжее пламя в системе Декарта.
И в небе над бором срываются звезды с привычного круга.
«В осеннюю пору любить уже поздно», – вздыхает подруга.

Забудем про бремя мальчишеской прыти, в леса эти канув.
Кончается время веселых открытий и новых романов.
Поймешь в холода, поразмысливши мудро, что крыть уже нечем,
И даже когда начинается утро, то все-таки вечер.

Храните от боли усталые нервы, не слушайте бредни
Об этой любови, что кажется первой, а стала последней.
Сырой и тревожной для леса и поля порой облетанья
Менять невозможно по собственной воле среду обитанья.

Но жизнь и такая мила и желанна, замечу я робко,
Пока привлекают пустая поляна и полная стопка.
Пока мы под сердцем любовь эту носим, все ставя на карту,
И тихое скерцо пиликает осень в системе Декарта.

Купаю в ванной старого отца.
Как реставратор чуткий и художник,
Я губкой вытираю осторожно
Черты его усталого лица.
Он жмурится, глаза ладонью трет,
И смутно я припоминаю: Витебск.
Отец мой молод. Мне, примерно, год.
Меня купают в цинковом корыте.
Я жмурюсь, отбиваясь, как слепец.
Скатив меня водою напоследок,
Мать держит полотенце, и отец
В руках меня вращает так и эдак.
Я набираю мыло на ладонь
И тру суставов желтые сплетенья.
Я скатываю теплою водой
Младенческое розовое темя.
Отец молчит, его сейчас здесь нет, —
Заполненное паром помещенье
В нем тоже вызывает ощущенье
Его далеких, самых первых лет.
Начало жизни и ее конец
Обручены с беспомощностью детства,
С теплом воды, и никуда не деться
От этого. Прости меня, отец!