Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Снова чаек тревожный над гаванью крик,
И ненастная нынче погода.
«Immer regnet» [1] Immer regnet – Всегда дождь (нем.). , – сказал мне печально старик,
Ожидавший со мной перехода.
Я сначала расслышал его не вполне
В мокром сквере над хмурой рекою.
«Immer regnet», – опять улыбнулся он мне,
И, махнув на прощанье рукою,
Растворился бесследно во мгле дождевой,
И невольно подумалось, – он-то,
Уж, конечно, из тех, кто вернулся живой
Из окопов Восточного фронта.
Век двадцатый стремительно тает, как год,
И не так уж и много осталось
Дней погожих в запасе, а глянешь вперед, —
Одиночество, холод и старость.
Вот и встретились снова мы, два старика,
Под шуршание ливней обильных,
И мерцает угрюмая Эльба-река,
Словно кадры забытого фильма.

Бронзовый Гейне на Ратушной площади Гамбурга,
Сумрачный гений германский, похожий на Гамлета,
Стынущий молча у края холодных морей.
Видят туристы глазами, до слез умиленными,
Что не сгорел с остальными шестью миллионами
Этот случайно избегнувший казни еврей.

Бронзовый Гейне над облаком гари ли, смога ли,
Напоминающий обликом скорбного Гоголя
В скверике пыльном напротив Арбатских ворот.
Благоговейно субботами и воскресеньями
Бюргеры здесь собираются целыми семьями, —
Непредсказуем грядущего дня поворот.

Бронзовый Гейне, из ямы с отбросами вынутый,
Сброшенный раз с пьедестала и снова воздвигнутый,
Пахнущий дымом своих уничтоженных книг,
Пусть отличаются наши родные наречия,
Радуюсь этой, такой неожиданной встрече я,
Единокровный поклонник твой и ученик.

Бронзовый Гейне на площади шумного Гамбурга.
Рюмка рейнвейна над узкой портовою дамбою,
Голод блокады, ушедших друзей имена,
Контур Европы над желтою школьной указкою,
Черный сугроб под пробитой немецкою каскою,
«Traurigen Monat November» [2] «То было печальной ноябрьской порой» (нем.) – начало поэмы Генриха Гейне «Германия. Зимняя сказка» , родная страна.

Бронзовый Гейне, грустящий на площади Гамбурга, —
Томик стихов в переводах, мне помнится, Вайнберга,
Послевоенный лежащий в руинах Большой.
Малая Невка, лесистый ли Гарц, Лорелея ли, —
Что за мечты мы в мальчишеском сердце лелеяли,
К странам чужим прирастая незрелой душой?

Бронзовый Гейне, что зябко под ветром сутулится,
Не переменишь рождением данную улицу,
Город и век, ни в Германии, ни на Руси.
Так повелось со времен Перуна или Одина.
Что же поделаешь, если свобода и Родина —
Две несовместные вещи – проси не проси?

Два народа сроднились в великой беде,
Возмечтав о приходе мессии, —
Коммунизм зародился в еврейской среде,
Сионизм появился в России.
Две религии близких – одна из другой
Родилась, – но веками не свыклись.
Кто из них перед Богом единым изгой,
Кто сегодня действительно выкрест?
Не порвать никогда этих родственных уз,
Не идти нам иными путями.
Существует незыблемо братский союз,
Раздираемый вечно страстями.
Не с того ли в наречиях русской земли
Иорданские корни звенели,
И сошли на московскую землю Кремли
С галилейской вершины Кармеля?
Но, не взявший родства двуединого в толк,
Исповедуя ненависть слепо,
Все следит окаянный злодей Святополк
За челнами Бориса и Глеба.

Заупокойная рыдает месса
На зимнем воздухе, морозном и пустом.
В далеком Сульце правнуки Дантеса
Гордятся с Пушкиным нечаянным родством.
Гордиться так могли бы в равной мере,
Свое родство считая с ним за честь,
Наследники угрюмого Сальери,
Когда они и впрямь на свете есть.
Не поминая ни свинца, ни яда,
Смиримся с их незавидной судьбой,
Поскольку смертным радоваться надо
Причастности к бессмертию любой.
И следует признательными вроде
Им быть почившим в Бозе палачам,
Онегина читая в переводе,
Над Реквиемом плача по ночам.

Меня спасли немецкие врачи
В одной из клиник Гамбурга сырого,
Мой позвоночник разобрав и снова
Соединив его, как кирпичи.
Я перед этим твердо осознал:
За двадцать дней бессонницы и боли
Подпишешь ты признание любое.
Как вы – не знаю, – я бы подписал.
Меня спасли немецкие друзья,
Снабдивши визой, авиабилетом,
И объяснив жене моей при этом,
Что часа медлить более нельзя.
И сколько бы ни дал мне Бог здоровья,
Я буду помнить на своем веку
Красавицу Наташу Касперович,
Погромы пережившую в Баку,
И Вас, профессор Ульрика Байзигель,
С кем были незнакомы мы почти,
Которая чиновникам грозила,
Чтоб не застрял я где-нибудь в пути.
В дождливой атлантической ночи,
Пропитанной настоем листопада,
Меня спасли немецкие врачи,
Блокадного питомца Ленинграда.
И город, что похож на Ленинград,
Я полюбил порой осенней поздней, —
Где громкие слова не говорят,
Поскольку делом заняты серьезным,
Чугун мостов на медленной реке,
Где наводнений грозные отметки,
И пусть не слишком знаю я немецкий, —
Мы говорим на общем языке.